Но Кручковского в большей степени, чем психологический портрет Губернатора, вопросы его личной вины и возмездия, занимает обвинение в преступности власти, основанной на насилии и угнетении. Дамоклов меч исторической справедливости висит не только над Губернатором, но и над строем, который он представляет. Народ вынес приговор власти Губернатора. Власти в целом, а не только конкретному виновнику убийства рабочих. «Кровь за кровь можно проливать без конца, — говорит революционер в сцене в пивной. — Но что из того, товарищи? Мир надо изменить! Взять власть в свои руки! И приглядывать, чтобы она никогда не отрывалась от народа!»
То же повторяет Узник в разговоре с Губернатором в тюрьме: «Дело же не в вас! Приговор вынесен тому миру, который вы представляете. Классу, к которому принадлежите». И, наконец, в финале окончательный итог спору о власти подводит Рассказчик: «Пора кончать. Губернаторы уходят, народ остается».
Драма Кручковского, таким образом, не внеисторическая драма об аморальности всякой власти, столь модная в современной модернистской литературе. Автор «Смерти Губернатора» доказывает, что аморальна и преступна антинародная власть. Эта власть детерминирует поведение Губернатора. Она отчуждает его от общества, она заставляет его ходить особой «губернаторской поступью» («идет, словно он один на свете»), она навязывает ему «губернаторский жест» — взмах платком, после которого звучат выстрелы карательного отряда. Каждое действие героя драмы — «губернаторское действие», направленное против народа. Даже освобождение Узника оборачивается приговором его к смерти. (Писатель предоставляет здесь, впрочем, читателю возможность самому решить, хотел ли Губернатор освобождением Узника отчасти искупить свою вину или послал его вместо себя на верную смерть.)
И вновь, как в предыдущих драмах, Кручковский выступает против отождествления исторического детерминизма с фатализмом. Детерминизм человеческих решений и судеб не носит абсолютного характера, оставляет возможность индивидуального выбора. И Губернатор имел шанс быть чем-то другим. В молодости он даже сочувствовал левому движению. Но его прельстила власть и ее символы — «губернаторская поступь» и «губернаторский жест», им был сделан определенный выбор и тем самым потерян шанс не быть губернатором, инструментом аппарата насилия. Герой понимает это — слова «слишком поздно» повторяются в каждом монологе Губернатора. Как верно заметил польский критик Зб. Жабицкий, «Смерть Губернатора» — это и «драма об утраченном моральном шансе, который предоставляла деятельность не вопреки Истории, а в соответствии с Историей».
Освобождает ли власть Губернатора от личной моральной ответственности за его действия? Губернатор пытается оправдаться перед самим собой, своим окружением, даже перед Узником. Утешительное оправдание находит он в словах священника, отца Анастази, который говорит о власти как силе стихийной, от человека не зависящей: «Власть, ваше превосходительство, это нечто подобное наводнению либо землетрясению». Сам Губернатор в поисках «морального алиби» обращается к теории имманентной преступности всякой власти. В кульминационной сцене пьесы — идеологическом диспуте Губернатора с Узником в тюремной камере — Губернатор хочет убедить в этом Узника. Сцену объясняет Рассказчик, предостерегая Узника: «Величайший преступник, некто — могучий, но внутренне окоченевший — желает, точно рюмкой водки, согреться наконец мыслью, что его преступление — всего лишь одно из звеньев извечной цепи, которую никакая сила не снимет с судеб человеческих. Будь начеку, молодой человек, именно в твоих глазах ему хотелось бы высмотреть эту мысль! Найти для себя нечто вроде исторического алиби».
Прежде чем выпустить Узника на свободу, Губернатор хочет сломить его морально, заставить его поверить в вечный фатализм власти, в «страшное нутро власти». Губернатор желал бы научить Узника особой «губернаторской поступи», отобрать у него веру в гуманистические революционные идеалы, убедить его в том, что оба они жертвы бездушного механизма власти, что между людьми, стоящими у власти, нет принципиальной разницы и если завтра Узник придет к власти, он будет таким же, каким вчера был Губернатор. Для Губернатора каждая революция — только борьба за свержение существующей власти и установление новой. Идею «вечной» власти, качественно однородной, он пытается поставить над историей.
Губернатор старательно надевает на Узника свою шинель. Переодевание Узника имеет сценическую мотивировку — в этой шинели он может покинуть тюрьму. Но главное значение этой сцены — символическое: происходит примерка Узником губернаторской власти. Губернатору кажется, что его «историческое алиби» подтверждается. Но это его очередное заблуждение. Приговоренный к смерти Узник принимает свободу, но отвергает идеологию Губернатора. Его революционные убеждения остаются непоколебимы: «Нет, нет! Люди прекрасны, у них все впереди, все! Я думал, что если завтра они поверят в это сами, то отчасти благодаря мне, благодаря моей завтрашней смерти… Но если мне будет суждено жить, разве я не сумею убедить их в этом моей жизнью?»