Она не хочет думать о смерти, какое счастье, что ей пока не нужно об этом думать, потому что рано… потом, когда-нибудь потом она об этом подумает и что-нибудь решит, как к этому относиться. Даже когда мама умерла, она об этом не думала. Она ОСОБЕННО про это не думала… просто забыла все сразу, как будто ничего никогда не было. Тогда и отправили ее дальние родственники в балетное училище, девочка с пяти лет твердила, что будет балериной, но мать и слушать не хотела, а матери не стало, так почему нет? Села и поехала, тем более что в сказочном Петербурге тетка родная жила, мамина сестра. А в училище Маша вообще перестала обо всем таком думать, надо было работать тяжело, надо было выживать среди чужих. Вот, выжила… и даже всю эту историю с кордебалетом стойко перенесла. Конечно, только потому, что ей с неба послали чудо — Севу послали, нежного, умного, доброго, храброго воина, никаких врагов не страшащегося. И он в нее верит.
Только почему он не идет?
Вдруг вспомнила и пошатнулась даже, как она забыла, ну да… она могла забыть, потому что вчера было сказано со смехом, с пьяных глаз… девчонки из театра врут все, завидуют бешено, а намекали вчера прозрачно, что нашел он опять какую-то танцорку — вошь кордебалетную, бледную моль… С веснушками детскими… третья в заднем ряду… И еще с утра Маше было как-то не по себе, а понять не могла, закрутили дела… А ведь что же, если так… — загублена жизнь? Боже мой, боже мой… ну зачем, зачем она себя заводит, зачем так преувеличивать… Откуда у нее вдруг всплыло это ветхое: «загублена жизнь»?
Маша взялась за перила моста и отдернула ладонь, прохладный неприятный металл. Как она любит касаться гранита, так она ненавидит металл… руки еще потом долго пахнут.
Зажглись круглые фонарики, осветили мутную клубящуюся воду… вот она, «ледяная рябь канала»… только сейчас лето и все равно — ледяная… Воду протаранил прогулочный катер, хохочущие пьяненькие туристы замахали ей рукой. Маша отвернулась. Почему Сева вдруг захотел встретиться здесь? Она вынуждена теперь торчать на улице как столб, на потеху редким прохожим. С одной стороны Крюкова канала высилась Мариинка, с другой — нелепый вечный недострой, который в неизвестном будущем должен стать вторым залом театра. Когда еще Мариинка была ее театром, она ждала с трепетом, что будет, когда их переведут в новое здание, а в старом начнется ремонт… На ее глазах расчищали место для нового, рушили день за днем Дворец культуры имени Первой Пятилетки, мрачноватый сталинский ампир. Некоторое время, словно наглядная иллюстрация падения империи, из горы мусора и обломков оставались торчать только огромные царственные колонны. Маше казалось, что вот-вот поставят здесь каменные скамейки амфитеатром, привезут вместо актеров пленных гладиаторов — и новый театр будет готов. Но взорвали колонны, порушили еще пару старинных зданий, а строительство еще долго не начиналось — деньги, наверное, поделить не могли. И все-таки за это время, время Машиного взросления — целую вечность! — здание обросло мясом, постепенно превращаясь в скучную бетонную коробку, из которой непристойно торчали голые ребра арматуры. Вместо пленных гладиаторов появились приезжие рабочие, которые, как муравьи, сновали по этажам с утра до вечера. И сейчас, несмотря на поздний час, в окне торчала фигура какого-то задержавшегося строителя. Может, он прямо здесь и спит, больше податься некуда.
«Все едут, едут, будто город резиновый, уже по улице спокойно не пройти», — с дежурным раздражением подумала Маша.
А если такого нанять… ему и платить много не придется, а когда эта моль пойдет из театра, он подтолкнет ее с моста, и никто не заметит… Что за мысли! Какие дрянные мысли!., а ведь правда, не заметят. Ночью… но только с таким нельзя связываться… проболтается. А если… пойдет эта девица… она квартиру снимает там дальше, на Мастерской… может, вообще койку снимает, а не квартиру… и если вокруг никого, то Маша сама попросит закурить… что за чушь, ведь если ее толкнуть, девица будет кричать… и потом, стоп, ведь Маша не знает точно, было ли у Севы с ней что-то. Безумие какое, вот до чего доводит ревность. Она закрыла глаза и будто увидела, как эта бледная выдра с веснушками летит в холодную воду, четверть секунды, и все — нету…
Маша почти перегнулась через перила — надо же, какие низкие. И никаких узоров, просто две палки-перекладины… да, да, загублена жизнь… вон, тот Дима, где он сейчас? Болтал, веселился, и девушки на него заглядывались тогда в кафе. Странно, когда он ее по руке погладил, в ней все полыхнуло… ну и что? До него был один, Сергей Павлович, что ли, она его даже и не вспоминала, вот сейчас первый раз вдруг… Тоже написала материал по Севиной указке, еще в самом начале, когда они познакомились, а этот Сергей Павлович, нет, Константинович… точно, Константинович, как ее блудный отец… выбросился из окна… Хватит! Если она завтра не пойдет, и не сделает себе нормальный педикюр, и не сможет заплатить Ласточке за прическу, то невозможно жить, — надо как-то выпутываться. Ласточка столько стала брать, нахалка, зато лучше мастера не найдешь… Но Маша уже ей и так за два раза задолжала. Сева ведать не ведает, как она себя выстраивает каждый день, начиная с раннего утра, ей био-добавки на неделю чего стоят, или он думает, что она моет голову ромашкой, а руки мажет подсолнечным маслом?
К тетке вот еще месяц назад обещала зайти, тут она живет в двух шагах… нет, не пойдет, эти визиты вводят ее в жуткую депрессию, просто в петлю бросайся, сколько времени потом отходит, а на психолога у Маши сейчас денег нет, психолог три шкуры дерет, пусть тетка сидит там в своей коммуналке и мнит себя овдовевшей герцогиней. Когда дядя Паша умер, квартиру по настоятельной Машиной просьбе разменяли. Любимая племянница получила комнату, которую она теперь сдает, а сама снимает приличную отдельную жилплощадь, и тетке тоже досталась комната. Ну и кто виноват, что попала в коммуналку? Маша убеждала тетю согласиться на квартиру за городом, там воздухом бы дышала, кружок в клубе вела, все равно ее с работы потихоньку выдавили, — нет, прилипла к своему центру, а зачем? В коммуналке ей даже взять в руки инструмент не дают, соседи сразу скандалят.
Все это вызывало у Маши депрессуху, нет, с ней такого не случится, она будет стареть красиво, и ребенка, может быть, родит, одного, хоть и не очень хочется, но мужчинам это нужно… Да что же он не идет, Сева, в конце концов!
А может, он вообще забыл про нее с этой выдрой облезлой, господи боже мой, как сердце бьется… нет, так это оставить невозможно.
— Глядите, из-под двери вода. Меня закрыли, а воду забыли закрыть, две недели не было горячей воды, вот краны и откручены. Но если я не иду туда, там, где Машенька, где встречаются реки, — так чему удивляться, что воды текут ко мне, протекают горячими кровями, мутными, бурливыми, и кораблики снуют по ним туда-сюда, словно иглы в венах у соседского мальчика, иглы, которые он засаживает себе на кухне, думая, что я не замечаю. Я хотела попросить у него, да боялась спугнуть. Зачем мне игла? А осветить этот двор-колодец — вдруг сверкнет?.. там, где никакого света, лишь серая волчья тоска… да, да, ночного серого волка тоска. Вот таким мне снился ад: сижу я в узкой глубокой яме и все время гляжу наверх — там, где-то очень высоко, тусклый свет… но мне туда не попасть никогда. Никогда.
Я и переезжаю только из-за снов, сны страшные стали сниться. Вот снилось, что я в колодце, не во дворе-колодце, как этот, а в самом настоящем, только без воды, и сверху упыри тянут длинные щупальца и хотят достать. Особенно в дождь снится, и как будто везде они начинают ползать и шевелиться. Но я не боюсь. Знаю, если начну играть — все пройдет, но соседи говорят: шум. Сейчас бы могла — никого… но сегодня как раз не надо играть. Ни в коем случае не надо, ведь кто-то уже играет, прекрасно играет. Вот не знаю кто… там где-то, наверху…