5. VII. 46
Обожаемая Танин, Банин!
Благодарю за блошиную пудру. О прочем пока два слова, ибо спешу на почту с авионом в Америку: далеко, далеко не на всех французов я «фыркаю» (и вообще, не умею «фыркать», не будучи лошадью), склад ума, вами мне приписываемый, был и у многих русских людей не хуже Франсов, - например, у Пушкина… Узбекистан был и 50 и 100 и 1000 лет тому назад прекрасен, виноград рос на земле и до Карла Маркса, Каспийское море шумело, зеленело, синело еще и до Ноя и до Ленина, Бог, сколько бы ни писали Его с маленькой буквы, переживет Москву… Что еще? Очень счастлив, что увижу Вас хоть издали (хотя почему издали?), в воскресенье я читать буду про Темир-Аксак-Хана (есть у меня такой рассказ) исключительно для Вашей милости… А за всем тем падаю на колени и мету челом (то есть лбом) прах следов Ваших…
П.С. А почему, собственно говоря, Вы не позвали меня с собой в синема?
Придя «на минутку», он просидел битых три часа, к тому же три часа ожесточенного спора. Чтобы поднять себе цену, он заявил, что Советы сулят ему мосты из золота, лишь бы возбудить в нем желание ехать в Россию; предпочтительнее - навсегда, но в крайнем случае, хоть на время. Что же они ему обещают? Все. Золотой дождь, одну дачу в окрестностях Москвы, другую - в Крыму; почести, славу, благодарность, любовь молодого поколения ныне и присно. Когда он кончил перечислять, я глумливо спросила: - Почему бы не признаться, что вам обещали гарем, где каждая социалистическая республика будет представлена красоткой, избранной на конкурсе красоты? - Смейтесь, дорогая моя, смейтесь по вашей привычке. Все равно, если я соглашусь вернуться в СССР, мне это не помешает быть там знаменитым писателем, не помешает тому, что передо мной будут заискивать, что меня будут ласкать и осыпать золотом. Это была правда. Я уже упоминала о новых связях между Советами и эмиграцией. Но ведь невозможно менять взгляды, как перчатки. Могла ли белая эмиграция прийти в согласие со страной, где только язык оставался прежним, все же другое было резко отличным от их прежней родины? - Надеюсь, вы примете предложение, - сказала я. - Как, должно быть, приятно шагать по золотому мосту! - Для такой большевички, как вы, - может быть. - Имейте в виду, что настоящий большевик презирает золото, - сказала я педантично. - Знаете, что говорил об этом Ленин? Он высокомерно покачал головой. - Ленин говорил: когда во всем мире наступит коммунизм, из золота будут строить общественные уборные, чтобы покончить с идолопоклонством перед тельцом. Но вернемся к нашим баранам: почему бы вам не поехать в Россию? На этом ненавистном Западе вы все равно были и останетесь иностранцем. - А как мне быть с воспоминаниями о гражданской войне? Знаете, сколько дорогих мне людей погибло? Красные преследовали их, расстреливали, гнали, грабили… - Забыть. Всякая гражданская война - жестокая вещь, это зарождение нового общества. Война в прошлом, теперь не так. Будем жить настоящим. Внезапно меня осенило вдохновение, и я, изменив тон на ласковый, умоляющий, сказала: - Дорогой Иван Алексеевич! Правда, вам надо поехать в Москву, хотя бы для меня, на месяц. А меня взять с собой секретаршей. Ах, как мне захотелось вдруг ехать в Москву - с ним! Я представила себе Кремль, приемы, разговоры с интеллигентными советскими людьми… Если Париж стоил обедни, то путешествие в Россию стоило уступок. И я прибавила: - Если вы возьмете меня с собой, я буду у ваших ног, я стану вашей рабой. Он разразился сардоническим смехом: - Так и вижу вас рабой, моей рабыней! Однако мысль о том, чтобы поехать со мной в путешествие (свадебное), которое должно было открыть перед ним новые горизонты, захватила его, он задумался. Он понимал, что я даю ему козырь, которым надо сыграть ловко, не слишком компрометируя себя, он может наобещать мне с три короба, а это меня смягчит и заставит больше считаться с ним - он так в этом нуждался… Снова возмущение, снова споры… Так проходили наши встречи: вверх-вниз-вверх - настоящие американские горы, шотландский душ; затишья и бури, желчь, вдруг обращавшаяся в мед. Это возбуждало ум, но вредило нервам. В его письме от 14 июля я снова обнаружила эту его заботу о русском языке: