Человек- из-Газпрома громко сказал: Петербург-де нуждается в новых символах.
Откуда знать ему, в чем нуждается Петербург? В каком вещем сне поведал ему Петербург о своих чаяньях?
В чем Петербург и нуждается - так это в том, чтобы не резали по живому. И чтобы не навязывали ему посторонних концепций, не подгоняли под «мировые стандарты», не принуждали подражать Москве.
Можно подумать, что в новом символе - по-вавилонски бессмысленно высоком небоскребе - прочтется иной какой-нибудь смысл, кроме буквального унижения старого и непреходящего символа города - золотого ангела-хранителя Петербурга, вознесенного на стодвадцатиметровую высоту.
Город переживает ломку - в обоих смыслах. Его ломают, и его ломает. Он перестает понимать, кто он.
Высокопоставленные городские чиновники с простодушной гордостью заявляют: «Санкт-Петербург - это уже бренд».
А мы думали, еще имя.
А я и не думаю уже, что имя «Санкт-Петербург» это верное имя нашего города.
Я легко называл его Петербургом, когда он был Ленинградом. В Ленинграде, даже после всех разрушений, реального Петербурга оставалось больше, чем в нынешнем городе.
Площадь Мира больше походила на Сенную, чем нынешняя Сенная, переставшая быть площадью Мира.
В ленинградские времена петербургскими писателями считали Некрасова и Достоевского. В ленинградские времена в этом городе жили ленинградские писатели - включая Ахматову, считавшую себя ленинградкой. И странным это никому не казалось. Я и сам чуть-чуть успел захватить «ленинградский период». Но вдруг в одночасье все стали петербургскими писателями, словно очутились без приглашений на литературном обеде за одним столом с Вяземским и Жуковским. Меня еще долго коробило халявное выражение «петербургский писатель», применяемое к нашим, ленинградским персонам. По правде говоря, до сих пор не привык.
Ленинградец - это означало судьбу. Ленин тут вообще ни при чем. Как бы ни назывался город, перенесший блокаду, правда его имени - любого! - была бы обеспечена опытом того беспримерного испытания.
Все чаще говорим о небесном Петербурге. Где ж еще быть душе Петербурга, как не в чертогах верхнего мира?
А что здесь, на земле?
Как идеи, как эйдосы Петербург и Ленинград одинаково от нас закрываются - по мере приношения в жертву их материальных воплощений в пространстве города. Можно было бы сказать «во имя будущего Санкт-Петербурга», если бы у этого будущего было имя. Став брендом, название «Санкт-Петербург» перестает быть истинным именем этого места. Все чаще «Санкт-Петербург» кажется псевдонимом. И не одному мне. Город запутался в именах и перипетиях своей же истории. Истинное имя нам угадать не дано. Можно, конечно, подобрать подходящее - в первом приближении к тому, что имеем.
Санкт- Петербург-бис, например. «Бис» в неизменном значении -«дважды», «повторно». Обязательный возглас показного восторга - сверх безумных оваций нарочитому новому блеску, гламуру.
* ОБРАЗЫ *
Дмитрий Быков
ПМЖ, или Горбатые атланты
Заметки о литературном анклаве
В 1918 году в Петрограде сложилась уникальная ситуация: власть уехала, культура осталась.
В результате в Москве образовалась культура-2, а в Петрограде, впоследствии Ленинграде, - власть-2. Петербургская державность всегда была оппозицией московской азиатчине и после переезда власти никуда не делась. Она ушла в культуру, наделила ее ореолом высшего духовного авторитета, придала ей спесь и прочую атрибутику королевы в изгнании. Гитлер хотел Ленинград срыть, Сталин - выморить, обоим он сильно мешал. У Гитлера не получилось туда войти, Сталин не мог его уничтожить из-за музейного статуса и потому регулярно чистил, но дух города, как ни горько, не в людях, а в зданиях, реках, проспектах. Людей можно заселить новых, залить, как воду в хрусталь, - и они станут местными незаметно, от прямохождения. Прямохождение - это когда не плутаешь по переулочной паутине, а переходишь с проспекта на проспект, из ансамбля в ансамбль, в четкой и прозрачной перспективе. Город четких причинно-следственных связей, порядочности и ответственности, называния вещей своими именами в пространстве тотальной азиатчины существовать не мог. Само его бытие было чудом, напоминанием о других возможностях. В нем прорубили широкий и помпезный Московский проспект, но не сумели насадить византийский московский дух.