Считаю: Тамара - тридцать девятого года рождения, две ее дочери тридцати восьми лет и сорока одного года, внук, внучка, жена внука и дитя Эвелина - семь человек, четыре поколения в двух комнатах коммунальной квартиры. У до-черей сложная личная и производственная жизнь; когда есть деньги, они пытаются снимать комнаты, но деньги есть не всегда, хотя работают они, туманно сообщает Тамара, «в торговле»; иногда появляются летучие мужья. Сама Тамара спит на крохотном топчане, в спальне - два дивана, на полу матрас. Холодильник идеально пуст - кроме детского питания в нем нет ничего. Пенсия у Тамары - 2300, несмотря на 36 лет трудового стажа и инвалидность, был какой-то небольшой перерыв в стаже, и так посчитали. В прошлом году город стал доплачивать еще тысячу - спасибо, спасибо, спасибо. Статуса блокадника нет - из эвакуации вернулись в 45-м. Телефона нет - сняли. Дорого платить, объясняет Тамара, да и сейчас, знаете, все ходят с этими трубками, ну зачем он нам. Домофон тоже не работает, и гости стучатся, благо, первый этаж, или звонят к соседям. Из дома она выходит чрезвычайно редко, в поликлиниках очереди, а у нее случаются обмороки. Попросила как-то субсидию на квартплату - ей сказали: у вас же две дочери. «Дочери! А сколько они получают, вы спрашивали?» С восхищением рассказывает о детском враче, которая так любит Эвелинку, что сажает ее вместе с Тамарой в машину и везет в поликлинику. «Жалеет ее». В этом доме много жалости - и много беспомощности.
II.
Покидать родной проспект Художников Тамара позволяет себе раз в год - она ездит в Лугу на могилы родных: папа завещал похоронить себя там, где воевал, а где папа, там и мама, там и братики, у нее была хорошая семья, все очень любили друг друга. (Я начинаю понимать, что собачку - отважную маленькую шавку, которая кидается мне под ноги, - не выгуливают, и она тоже участвует в орошении ковра.) «Умерли папа, мама, оба братика, один за другим», - будто Таня Савичева, перечисляет Тамара, и я не спрашиваю, как давно и за какой срок, - время в этой квартире смещено и размыто, все происходило в каком-то ближайшем вчера. «Моя бабушка - вы только не думайте, что я придумываю, в это странно поверить, - она из петербургской аристократии. Из небогатых, не высший свет. Фамилию не помню. Я домик их нашла потом на Обводном, небольшой такой домик. Сбежала с гувернером в деревню, а у него обнаружилась чахотка, он и умер, она с двумя детьми осталась. Мне потом рассказывали деревенские: ничего не умела твоя бабка, доить, готовить ручки нежные, избалованные, но, правда, вышивала, дворянских девочек учили вышивать. Она говорит про папу - блестящего военного, домик в Выборге, эвакуацию, маргарин для пленных немцев, квартиру в Автово, свою работу воспитателем в общежитии, потом завскладом, про дочку, которая в восемнадцать лет увидела в окно молодого человека - и прощай учеба, а ведь была такая способная, начитанная, про блаженные времена, когда вся эта квартира - вся! - принадлежала им четверым.
Как превращается в коммунальную трущобу обычная трехкомнатная квартира в спальном районе? Да обычно: развод, размен. Двадцать восемь лет назад развелись, можно было разменяться на «двушку» и комнату, но муж («из мести», - уточняет Тамара) поменял свои десять метров - и началась коммуналка. Мальчику, который родился в той комнате, сейчас 23 года. Прошу разрешения посмотреть их комнату - Максим без особенного удовольствия, но впускает меня, это воспитанный, интеллигентный мальчик, ему неловко сказать «нет». По загроможденности комната похожа на китайское общежитие, порядок здесь невозможен, но чисто; каким-то чудом среди шкафов и раскладных кресел помещается компьютерный стол. Хорошая, работящая семья: мама - воспитатель в детском саду, папа - монтажник, Максим заканчивает Политех. Двадцать три года - на очереди. «Что-то обещают?» Он пожимает плечами: «Говорят - берите ипотеку…» Ипотеку не потянуть, это страх и риск, да и напрасно, что ли, мучались все эти годы? Самое невозможное - признать, что напрасно. К 2011 году губернатор Матвиенко обещает ликвидировать коммуналки, но веры в это не больше, чем в «выгодную ипотеку».
Семья Тамары - не опустившаяся, но безнадежно смирившаяся с нищетой. Кажется, все поколения послушно воспроизводят этот уклад и быт - и минует ли Эвелину? «Места общего пользования» в квартире вполне чудовищны - если в комнатах чувствуется хоть слабое бытовое усилие, то в коридоре и на шестиметровой кухне (ровно половину свободного пространства занимает соседский кот) - кричащее гниение и распад. Куда деть эти тряпки, эту прущую с каждого сантиметра ветошь, щепу и проволоку, моток рваной кружевной ленты, чем прикрыть прогнивший пол, куда переставить сломанный черно-белый телевизор, нависающий над ржавым унитазом (мальчик вернется из армии, вдруг ему понадобятся запчасти). Кажется, что классическая питерская коммуналка со всеми ее культурными слоями, убожеством и амбицией, тоской и мифом, тазами и жировками переезжает в спальные районы, в пресловутые «дома-корабли», - город переживает еще одно великое уплотнение. Центр более или менее расселяется, а здесь риэлтору совсем нечем позолотить ручку.