— Оглянитесь вокруг, Юлия Павловна, — на его щеке блеснула скупая слеза. — Всё позади, девочка моя, всё позади!
Там, за рекой, насколько хватало взора, раскинулся величественный город. Дворцы, мосты, колонны, где-то совсем далеко — купол собора, ослепительно сияющий в лучах полуденного солнца…
Ударил колокол, выстрелила пушка. Звуки заставили Юлю обернуться.
Совсем рядом, за каменной стеной, в небо убегал золочёный шпиль с расправившим крылья ангелом наверху. От пронзительной синевы бездонного неба и солнечных бликов на золотых крыльях снова закружилась голова. Не веря своему счастью, боясь спугнуть это сказочное наваждение, Юля закрыла глаза.
«Я всё ещё сплю… Этого не может быть… Это сон, мираж… Но как же он чудесен!»
***
Ночью к Юрию Владимировичу кто-то приходил. Где-то севернее прошла гроза, и далекие раскаты грома разбудили Машу. Чужие голоса звучали невнятно, Маше удалось разобрать лишь слова «общак» и «делиться». Отшельник что-то отвечал, но и его слова тонули в шуме ночного леса. Говорил он уверенно, но без присущих ему резкости и насмешливости.
«А наш отшельничек-то — не так прост! Ганджубас он здесь, что ли, выращивает?»
Когда голоса умолкли, Маша подошла к окну и распахнула ставни настежь. Стало заметно свежее, хотя дождя и не было. Северо-запад изредка озаряли грозовые сполохи — греметь не переставало.
«Хорошо!»
Маша вдохнула полной грудью и прикрыла глаза.
«А парниша-то бесхозный… Не пропадать же добру… И не такой уж он и старый…»
Она ещё немного постояла у окна, наслаждаясь ночной прохладой, и, слегка прикрыв ставни, пошла в постель.
«Завтра ещё козу доить…»
Развеселившись собственным мыслям, девушка повернулась на бок и очень быстро уснула. А когда проснулась, время приближалось к полудню. Юли в доме уже не было. Из окна было видно, что Юрий Владимирович, по пояс голый, сидит у дома на табурете и чистит картошку. Ночной дождь с грозою прошёл стороной, солнце припекало по-южному безжалостно, и выходить из дому не хотелось, но оставаться одной было скучно. Приведя себя в порядок и надев легкомысленные шортики и топик, Маша вышла во двор.
При свете дня лес, окружавший дом со всех сторон, выглядел не таким уж и мрачным. Даже мысль о походе на странное кладбище не казалась столь ужасающей, как вечером.
Зеленела трава, небо звенело трелями жаворонка, и Юрий Владимирович, словно передразнивая небеса, насвистывал что-то заунывное. Увлечённый своим занятием, Машу он не замечал.
Она подошла, поставила обнажённую ногу на соседний свободный табурет и некоторое время наблюдала за его неуклюжими движениями. Чистить картошку Юрий Владимирович не умел.
— Вы поразительно похожи на моего первого супруга.
— Чем? — он поднял глаза и скользнул взглядом по её ноге.
— Рукожопостью. Чем же ещё?!
Юрий Владимирович бросил нож в траву, устало вздохнул и поднялся с табурета.
— Кто умеет, пусть сделает лучше!
Маша пожала плечами и с видом манекенщицы, демонстрирующей новую коллекцию от кутюр, принялась чистить картошку. Отшельник куда-то ушёл, но вскоре вернулся с двумя чашками горячего кофе. К его приходу с картошкой было уже покончено, и Маша торжествующе скучала.
— У вас есть сигареты? К кофе бы не помешало!
— Папиросы, — он достал из кармана и протянул ей старую потрёпанную пачку.
На этикетке была изображена надменная коротко стриженная брюнетка в элегантной шляпке и с папиросой в зубах. Частью затёртая надпись гласила: «Папиросы «Десертъ». Табач. Фабрики Колобова и Боброва…»
— Обалдеть! «Десерт»! Никогда даже не слышала о таких! — Маша удивлённо покачала головой. — Чувиха на Юльку похожа… Кстати, где она?
— Пошла в могилах рыться. Думаю, до вечера мы её не увидим.
— Эту дрянь я не курю. Потом у Юльки стрельну, — возвращая папиросы, она как бы невзначай взяла его за руку.
Юрий Владимирович поднял брови и оценивающе посмотрел на Машу. Та кокетливо улыбнулась и попыталась притянуть его к себе, но ножка табурета треснула, и они с грохотом рухнули в траву, осыпая друг друга ласками и поцелуями.
Когда всё закончилось, они ещё долго лежали на спине и молча смотрели в глубокое, голубое небо. Поодаль шумела листва векового дуба, стрекотал кузнечик, время, казалось, остановилось.
— Юр…
— У?
— А кто к тебе приходил ночью?
— Местные гули, — он приподнялся на локтях, вид у него был заспанный. — Требовали одну из вас в общак отдать. Голодают они.
Маша подавилась смешком.
— Юр, а ты давно здесь?
— Давно. Только не Юра, а деда Жора.
Кровь ударила Маше в лицо, внезапно нахлынувшая обида выплеснулась наружу. Она схватила свои трусики, лежавшие рядом, и швырнула в его ухмыляющуюся физиономию:
— Да пошел ты! Мудак!
Маша вскочила и побежала в сторону леса.
В лесу она остановилась и в изнеможении прислонилась к сосне, чтобы отдышаться — стало невыносимо душно. Оглядевшись, Маша поняла, что она уже на кладбище. Могильные плиты, ночью казавшиеся ярко белыми, были самыми обычными. Потемневшие от времени и поросшие мхом, они не производили никакого впечатления, ни мрачного, ни величественного. Между двумя соседними могилами валялись вещи Юли, но самой подруги нигде не было. Одна плита была уже расчищена, работа над второй была, видимо, в самом разгаре.
Маша подошла поближе, и от увиденного у неё засосало под ложечкой.
«Долбаное днище!»
Надпись на расчищенной плите гласила «Юлия Павловна Кузьмина»; и чуть ниже, уже курсивом: «Здесь разрывается кольцо вечности».
Чудовищная догадка заставила сердце сжаться от ужаса, и Маша бросилась к соседнему надгробию. «Мария Викторовна Антонова» — значилось на плите, нижняя часть которой была завалена инструментом Юли. Маша схватила какой-то шпатель, смахнула прочь всё остальное и стала лихорадочно соскребать мох с почерневшего камня.
— Не трудитесь, Мария Викторовна, я помню, что здесь написано, — Юрий Владимирович стоял неподалеку в своей плащ-палатке и, скрестив руки на груди, хладнокровно наблюдал за Машей. — На вашей плите написано: «Терзающим город бедам — конец!»
— Что это?! — На фоне накатившего ужаса его внезапное появление её даже не испугало. — Долбаное днище! Что это за бред?!
— Это «Инкеримаанская заповедь»! — он был по-прежнему спокоен. — Вернее сказать, не заповедь, а летопись. Все, кто ищет Петербург, оставляют на этих плитах свои имена. Сегодня ночью, — он кивнул на расчищенную плиту, — здесь появилось имя вашей подруги.
— Я! Я-то здесь причем?!
— А ваше имя… — он немного помолчал. — Ваше, Мария Викторовна, было здесь всегда! — отшельник поднял глаза к небу, и голос его приобрел зловещую торжественность. — Перед лицом белокурой всадницы померкнет Красная луна. В огненной колеснице она трижды объедет город, очищая Петербург от скверны. Злая вода отступит, злой огонь погаснет. Трижды она произнесёт заклятие, трижды от её гласа содрогнётся бездна, и трое ангелов будут вторить ей: «Терзающим город бедам — конец!»