В тот же вечер было написано и послано в Петербург, на имя капитана, письмо, в котором за пространным изложением обстоятельств было поставлено три вопроса: берется ли он выучить молодого человека, не кончившего нигде курса, но способного и послушного, (оба слова были подчеркнуты) всем премудростям, указанным в объявлении, в какой срок и какая цена всей науке?
Капитан, привычный к подобным корреспонденциям, отвечал очень уклончиво, что выучить можно всякого, что срок и цена (от 300 до 1000 рублей) зависят от развития ученика, и прибавлял, как бы вскользь, что советует приезжать как можно скорей, так как почти все вакансии заняты, и идет экзамен.
Письмо застало Борщову врасплох, она не ждала, что с этим надо торопиться, но делать было нечего. Продав остатки серебра, все что у неё оставалось от драгоценных вещей, и скопив всеми усилиями одну тысячу рублей, она через неделю уже ехала с сыном по Николаевской дороге, не забыв перед отправлением отслужить молебен у Иверской Божией Матери. В день приезда, едва оправившись от дороги, и усердно помолясь в Казанском соборе, отправилась она с молодым человеком по адресу, который зазубрила на память…
— Андрюша, радость моя, ты не поверишь, как страшно, — говорила она, слезая с пролетки, — страшнее чем когда ты жребий брал… Болит мое сердце… Уж не вернуться ли нам…
— Что вы, маменька! Вечно со своими предрассудками, приехали и слава Богу.
— Знаешь, Андрюшенька, мое сердце вещун… не вернуться ли нам…
Сын ничего не отвечал, но быстро соскочил с пролетки, и удостоверившись у дворника, что капитан Цукато квартирует в этом доме, отворил дверь и быстро стал подниматься по лестнице. Мать едва успевала за ним следовать.
Доска на двери не преминула и на нее оказать свое таинственное влияние. Она чуть не остановила сына, но швейцар внизу придавил пуговку электрического звонки, и дверь в квартиру капитана Цукато беззвучно отворилась перед ними.
Глава II
Экзамен
— Как прикажите доложить, ваше превосходительство? — обратился к Борщовой слуга, во фраке и белом галстуке, подобострастно смотря ей в глаза, как собака, алчущая получить подачку.
Варвара Григорьевна порылась в портмоне, достала оттуда двугривенный, и подала лакею.
— Скажи, батюшка, вдова Борщова с сыном, из Москвы, он про нас знает, мы писали…
— Слушаю-с… Только вряд ли наш вас примет, сударыня, сегодня, — проговорил с оттенком иронии лакей, которого возмутил до глубины души ничтожный двугривенный.
— А все-таки, батюшка, ты доложи.
— Доложу, отчего не доложить… по мне что… лакей вышел хлопнув дверью…
— Каков скотина… проговорил Андрей Юрьевич, когда он остался наедине с матерью… видно, что здешний, петербургский, избалованный народ.
— Да, Андрюша, вижу… тут за двугривенный не благодарят, а грубости делают! Столица.
— Madam [Мадам (фр.)], взгляните какая обстановка, какие чучелы, какие птицы!.. Чего это стоит!..
Вошедший лакей прервал его разговор…
— Иван Иванович, — начал он очень нагло и самоуверенно, — просит извинить, они теперь заняты, у них берет урок князь Бехтыбеев, — если угодно, пожалуйте позднее, а то если угодно, пожалуйте в приемную, там подождете…
Мать с сыном переглянулись…
— Уж мы лучше подождем… любезнейший, — заговорила Варвара Григорьевна первая, и подала лакею целковый, — а вы, любезный, как только князь уйдет… не забудьте напомнить…
— Покорнейше благодарю, ваше превосходительство, — осклабляясь и низко кланяясь, проговорил цербер и отворил дверь в приемную.
Они вошли.
Взглянув кругом себя, и мать и сын не могли удержаться от изумления, при виде такой коллекции редких и невиданных предметов. Они ходили от гравюр к картинам, от картин к фантастическим бронзовым и золотым цветам, подходили к громадному аквариуму, любовались на рыб и земноводных, и долго бы пробыли в таком созерцательном настроении, но дверь из кабинета отворилась, и на пороге явилась колоссальная фигура хозяина.
— Прошу! — проговорил он хриплым басом, приглашая жестом посетителей следовать за собой.
Варвара Григорьевна вздрогнула от неожиданности, но тотчас оправилась, тихонько перекрестилась, и взяв сына за руку, пошла за хозяином…
Когда они очутились в кабинете, хозяин вежливо пододвинул стул посетительнице, а сам уселся в широкое, мягкое кресло у стола.