— Пойдемте отсюда, здесь, при покойнике так говорить не следует, пойдемте, — успокаивал его Перекладин, взяв под руку и уводя в кабинет…
— Ай вей мир… Вей мир! — на все лады повторял еврей… — Я к самому господину генералу от дивизии пойду, я жаловаться буду…
— Какой же суд над покойником!..
— У него есть недвижимость… я буду требовать… и найду…
— Да вы успокойтесь… Квартира моя по контракту, у нотариуса, жил он вот в той комнате, после него остались: один мундир старый, новый на нем.
— А зачем вы новый надели, зачем новый?! Я буду жаловаться!
— Кому угодно. — Перекладин улыбнулся. Цукато лежа в гробу и слыша разговор, едва удерживался от смеху…
— Да вот еще три чубука, пять рубашек, шестая на нем, сабля, кобура от револьвера, туфли, — пересчитывал недвижимость Цукато его наперсник.
— Нет, нет… Я буду жаловаться!! — Раздавшийся в это время звонок, заставил Перекладина идти отворять двери.
— Что случилось? Что случилось? — быстро спрашивал высокий, красноносый мужчина, по образу похожий на купца прасола [Оптовый скупщик в деревнях мяса, рыбы, скота и сельскохозяйственного сырья для перепродажи. (уст.)]… Это был кредитор Вараксин.
Как и Шельмензону, Перекладин ничего не ответил, но только приотворил дверь и показал на гроб… Прибывший остолбенел и открыл рот от изумления… но привычка взяла свое, он медленно перекрестился.
— Когда?.. — тихо спросил он…
— Вчера вечером… Вдруг сделалось дурно, через час готов… Доктор Самохвалов говорит удар!..
Гость и хозяин прошли через зал, и проходя мимо гроба, посетитель не преминул вторично перекреститься и поклониться покойнику. Они прошли в кабинет, где уже сидел Шельмензон.
Начался разговор, как, каким образом получить уплату по векселям, превращенным за смертью должника, в ничего не стоящие бумажки. Звонок раздавался за звонком. Один за другим являлись кредиторы, с каждым проделывалась та же пантомина [пантомима (уст.)], как с Шельмензоном и Вараксиным, все проходили через зал, всматривались в покойника и совсем ошеломленные являлись в кабинет. Не прошло и часа со времени прибытия Шельмензона, как все были в сборе.
Каждый по-своему выражал свое сожаление об утрате, один проклинал покойного, другой ругался, сжав кулаки, третий называя сам себя дураком, с отчаянием сидел, склонив голову на руки. Вдруг, среди общей тишины, последовавшей за общим возбуждением, раздался голос Перекладина.
— Господа, — говорил он, — вы все собрались сюда для того, чтобы найти какой-либо способ выручить хоть часть своих денег, — я, один только я состоял не кредитором, а должником дорогого товарища, царство ему небесное!..
При этих словах лица у всех прояснились, каждый почувствовал хоть слабую надежду получить частицу капитала.
— Да, господа, бывали и у Ивана Ивановича более счастливые дни… он тогда был готов, делиться последним, и я несколько раз пользовался его услугами. Сколько я ему должен… не знаю, не помню — понимаете, между товарищами…
— Значит, вы нам уплотите?.. — вмешался Шельмензон.
— Вовсе не значит господин Шельмензон… Я только говорю, что мне тяжело у себя в квартире слышать проклятия и упреки, относящиеся к человеку, которого я глубоко любил и который много раз делал мне одолжения. Я не настолько богат, чтобы уплатить все его долги, но я готов был отдать все, что у меня есть, чтобы избавить память покойного товарища от оскорблений!..
— Браво, молодой человек, это честно, это очень честно, это по-военному! — воскликнул отставной интендантский протоколист Гребешков, считавший себя почему-то военным…
— Да! Да! Это очень благородно!.. Благородно!.. — заговорило несколько голосов…
— Но сколько же заплатить, — опять вмешался Шельмензон.
— Вам лично ничего! Всем вместе все, что у меня найдется… — отрезал Перекладин, уже заметивший, что его предложение встречает сочувствие.
— Не перебивайте, господин Шельмензон! Не перебивайте! — зашумели другие кредиторы.
— Хорошо господа, сочтемте сначала, сколько всего должен мой бедный Ваня?
Начали считать, оказалась уже известная цифра 10.600 рублей. Как ни спорил Шельмензон, но побоявшись окончательно рассердить Перекладина, тоже согласился слить свою сумму с общим итогом. Тогда Перекладин медленно открыл стол, достал бумажник и еще медленней стал считать деньги… Оказалось 510 рублей. Отложив обратно 10 рублей в бумажник, он кинул 500 рублей на стол…
— Вот, господа, я держу слово… все деньги, пятьсот рублей я готов отдать, чтобы выкупить честь товарища…