— Чего же вы хотите от меня, братцы, — обратился он к ним, когда просьбы их превратились в слезную мольбу не покидать. — Если вам жизнь копейка, идите на это дело, может и удастся! Чем черт не шутит! Но я прямо говорю — я не пойду! — вот вам последний сказ — шабаш! Коли одумаетесь, приходи один из вас в «Золотой Якорь» после вечерен, я там буду, коли не одумаетесь, не приходи — мы и квиты!.. Вы в одну сторону, я в другую… Конный пешему не товарищ! Прощенья просим!..
Рубцов ушел.
В тот же день, около восьми часов вечера, в трактире «Золотой Якорь» появился новый посетитель, по виду фабричный, с большою рыжей бородой, закрывавшей ему пол-лица. Он сел за пустой столик и приказал подать себе пару чаю…
Едва успел он выговорить эти несколько слов, как из-за его спины поднялся молодой человек, одетый в костюм рабочего с завода, и быстро, но тихо вышел. Рыжий человек не заметил его.
— Фу ты, даже испугал: — прошептал молодой человек на улице. — Ах, ты аспид эдакий!.. Хорошо же! — и скрылся и глухом переулке.
Через несколько минут к трактиру подъехала извозчичья пролетка, в ней сидел полицейский чин… Войдя, он окинул взглядом публику и подошел к рыжему человеку, который при виде полицейского сделал нетерпеливый жест.
— Ваше высокоблагородие, — тихо сказал вошедший, нагибаясь к самому уху Трехгубного — рыжий мужчина, — был он, — пожалуйте скорей… несчастье…
— Что такое? Что случилось? — быстро поднимаясь с места, говорил ряженный полицеймейстер…
— Нападение на казначейство! — Часовой ранен!..
— А злодей…
— Один — убит, другой — раненый схвачен!..
— Скорей, скорей!.. Оба полицейских кинулись на улицу, и умчались на место катастрофы.
Когда они прибыли на место, толпа народа окружала вход в казначейство… Раненый часовой был сменен другим, но труп заколотого им злодея еще валялся в пыли и грязи у входа в кладовую… Городовые и несколько штукатуров теснились около связанного, раненного разбойника, захваченного сбежавшимися рабочими… Частный пристав на месте производил дознание. Раненный хрипел и стонал.
— Слышь, винится, винится, — говорили в толпе, — которая все прибывала и прибывала…
— Сколько вас всех было? — повторял уже в третий раз частный, но злодей, дико вращая глазами, стонал от боли и не желал отвечать.
— Ты у меня заговоришь! — крикнул полицейский и толкнул его под бок. Раненный дико вскрикнул, глаза выступили из орбит…
— Пятеро! Пятеро — кашляя и задыхаясь прошептал оп.
— Кто у вас был атаман! Кто атаман?..
Молчание, арестованный стиснул зубы, и видимо решил молчать… Последовал еще толчок, кровь показалась не губах несчастного.
— Рубец — Григорий Рубцов, — прохрипел он и повалился замертво.
Его понесли в полицейское управление, убитого тоже… Толпа следовала за ними.
— Рубец! Рубцов! Атаман… Прости Господи и помилуй — слышалось в толпе… Многие крестились и творили молитву, а он, этот знаменитый атаман в это время лежал себе на травке, на берегу реки в Летнем саду, и о чем-то с жаром разговаривал со своим благоприятелем лодочником Найденовым. Он был весел и доволен. И уже составил план нового преступления.
Мать и дочь
В начале июня месяца в город Т. приехала помещица, вдова статского советника, Раиса Валерьяновна Рохшева, и остановилась в Петербургской гостинице, содержимой довольно чисто и опрятно. Она на старости лет решилась сделать эту поездку в губернский город, склоняясь на просьбы и убеждения своей единственной дочери Пашеньки, полненькой, довольно красивой девушки, лет двадцати пяти, которой смерть наскучило жить в деревне… А тут вышел совсем подходящий случай: какой-то петербургский старичок сановник, гостивший по соседству с имением Раисы Валерьяновны, так пленился видами, открывающимися с ее балкона, что предложил ей за ее деревушку цену, о которой она и мечтать не могла… Поняв тотчас, как женщина практическая, что на эти деньги (60 тысяч) можно купить другое имение втрое больше, Раиса Валерьяновна кончила дело с двух слов, и совершенно неожиданно для соседей, и даже для дочери, совершила купчую, получила деньги и перебралась в Т. в ожидании подходящего именьица. Перенесенная из глухой деревни в шум губернского города, Пашенька сначала совсем растерялась, не знала на что смотреть и чему дивиться… и наряд дам, и экипажи, и модные магазины, все прельщало, все удивляло ее… Но, старуха мать была женщина, если не скупая, то в высшей степени аккуратная, и потому не любила тратить ни копейки из заветного капитала, который или носила при себе, или запирала в железную шкатулку сибирской работы, стоявшую под кроватью.