Легкость его успехов, прием, оказанный ему повсюду, наконец, его общение с иезуитами внушили ему надежду, что своими речами, своею настойчивостью и своей перепиской он может оказывать пользу католической вере, полномочным представителем которой он, в конце концов, возомнил себя. Соединяя французскую самоувереность с самыми крайними ультрамонтанскими притязаниями, этот посланник не мог успокоиться до тех пор, пока ему не удалось утвердить культ своих принципов в домах, где в течение многих лет ему была предоставлена возможность высказываться и где он был всегда желанным гостем. Красноречие, с которым он восхвалял в салонах иезуитов, открывало доступ во многие семейства их духовникам и их книгам; оно внушало доверие к их пансиону, хотя даже сам оратор отказывался дать лестную оценку этой школе, не заслуживавшей ее ни в каком отношении.
Вскоре разразился скандал тайных вероотступничеств. Произошло изгнание иезуитов; господин де Местр был призван к порядку путем конфиденциальных и благожелательных указаний. Он пытался оправдаться в глазах Императора, и Его Величество обещал ему забвение всего происшедшего. Тем не менее- дальнейшее пребывание этого посланника при русском дворе, при столь неблагоприятных ауспициях, было бы неуместно, и Его Величество с удовлетворением узнал бы о назначении ему преемника, но, конечно, при условии, чтобы отозвание этого человека, преклонного возраста и обременного заботами о семье, не повредило его будущности. Уже то, что самая его вина б^ла покрыта данным ему обещанием, казалось Императору достаточным основанием, чтобы быть ему полезным. К тому же Его Императорское Величество убежден, что граф де Местр благодаря своей честности и своим знаниям может еще оказать важные услуги своему королю, особенно в области государственного управления. <. .>
188. ГРАФУ де ВАЛЕЗУ
28 МАРТА (9 АПРЕЛЯ) 1816 г. <...) Все общество сделалось каким-то печальным. Иностранцы, возвратившиеся сюда после двух или трех лет отсутствия, не
узнают его. Не менее 23 знатных семейств собираются ехать в чужие края; с ними я потеряю то, что более всего люблю и уважаю. Все гонит меня из этого города. Печаль, о которой я говорю, имеет разные причины, и рассуждать о них было бы слишком долго. Несомненно лишь одно: тяжкие жертвы, понесенные в 1812 году, и последствия оных принудили множество русских ограничить расходы и закрыть двери домов своих.
Преподобный отец Генерал иезуитов за несколько месяцев до того, как Орден был изгнан отсюда, просил у Его Императорского Величества позволения поехать в Рим согласно обычаю, принятому до него всеми генералами. После декабрьского события он повторил свою просьбу, но еще до сих пор не получил паспорт. Более того, он хотел отправить находящихся здесь отцов во Францию, Америку и другие места, однако ему на сие даже ничего не ответили. Причина сего никому, в том числе и мне, не известна.
Накануне военного праздника, о котором я имел честь писать вам, у одного ресторатора дан был обед на пятьдесят персон для генерал-адъютантов и просто генералов по 200 рублей с человека. Приглашены были три военных посланника: Англии, Австрии и Пруссии[114], хотя австриец, барон Штейгентеш[115], строго говоря, не посланник, но это не имеет значения. Милорд Кэткарт[116] провозгласил по английскому обычаю тост за здоровье Императора и выразил то мнение, что все союзные нации, несомненно, исполнили свой долг, но, тем не менее, истинным спасителем Европы был Российский Император, что не подлежит, конечно, никакому сомнению. Однако я не знаю, насколько тост английского посла согласуется с торжественной речью лорда Кэстльри[117] в Парламенте. Впрочем, справедливое потомство не будет терзаться сомнениями на сей счет. Ведь все страны славной сей коалиции имеют право приписать себе решающее значение. Что было бы без положенного Испанией благородного начала, вследствие коего Бонапарте лишился 400.000 солдат и несметных сокровищ? Или без золота и оружия Англии? А чем кончились бы сражения при Лютцене и Бауцене без вмешательства Австрии? Да и у Пруссии тоже есть право заявить о себе. Но превыше всего и более всего атого, конечно же, непоколебимая стойкость и смелость, судьбоносная решительность и непревзойденная ловкость Императора, который заставил совместно действовать столько совершенно разнородных частей. Я со своей стороны всегда восторгался таковым его умением. Теперь посмотрим, как выпутается он из внутренних своих дел, в которых столько шипов и колючек. Стремящийся к истине не должен восхвалять кого-либо прежде времени. Будем же надеяться и от всего сердца желать ему успеха. <. .)
114