4 Савари, Анн Жан Мари Рене (1774—1833)—герцог Ровиго. Французский военный, и государственный деятель. С 1800 г. адъютант и доверенное лицо Наполеона. Директор Бюро Тайной Полиции (1802). Руководил арестом герцога Энгиенского и судом над ним. В звании дивизионного генерала принимал участие в кампаниях 1805—1807 гг. Посол в С.-Петербурге (1807—1808). В 1808 г. командовал корпусом в Испании. Министр полиции (1810—1814). После падения Наполеона сослан англичанами на о. Мальту, но в 1816 г бежал. В 1819 г. явился в Париж и добровольно предстал перед судом, который снял с него обвинение в убийстве герцога Энгиенского. После революции 1830 .г командующий войсками в Алжире. Русский современник писал о пребывании Савари в С.-Петербурге: «Можно себе представить, как все это (сближение с Францией — Д. С.) было больно для петербургской знати, заимствовавшей все поветрия свои от эмигрантов; с какою явной холодностию сия искусственная аристократия, вся проникнутая легитимизмом, принимала присланного от Наполеона на первый случай Савари. В одном только знатном доме был он принят с отверстыми объятиями: старуха княгиня Елена Никитична Вяземская, вдова генерал-прокурора, выдавшая двоих дочерей за посланников неаполитанского и датского, всегда любила без памяти иностранцев и в особенности французов, и для них был у нее всегда притон (Вигель Ф. Ф. Записки. Т. 1.
С. 278—279). #
64. КАВАЛЕРУ де РОССИ
9 (21) —10 (22) АВГУСТА 1807 г. <. .) Вы, конечно, не забыли, г-н Кавалер, то, что я говорил несколько месяцев назад: «Мир будет подписан на барабане». Легко сказать: «#е я заключил сей мир»,— но ведь надобны доказательства, что он не был неизбежен. Русским недоставало всего лишь четырех пустячков: людей, оружия, хлеба и талантов. Я уверен, что сей мир есть великое зло, но зло настоятельно необходимое, и Император рисковал всем, оттягивая его. Пултуск [42]конечно, показал военное умение, а Прейсиш—Эйлау[43] — твердость; но, принимая все в расчет, сражения сии суть лишь оборонительные, а не победоносные. Кажется, я уже имел честь писать вам: «Мне весьма трудно убедить себя, что Беннигсену3 суждено спасти Европу». Победы не приходят в пятьдесят лет, особливо над тем, кто побивал всех других. Полагаю, что кампания 1807 года есть вершина воинской славы Франции. Для русских она фатальна, ибо они потеряли свою репутацию. Французы пришли сражаться в их страну и выведать их тайны. А среди оных видим мы ужасающие примеры. Интендантстсво предавалось такому грабительству, за которое мало самых жесточайших казней. Несчастный солдат был предоставлен всем ужасам голода: многие говорили, что только резня при схватках с неприятелем служила ему утешением, как своего рода развлечение. Его Императорское Величество нарочитым указом отобрал военную форму и лишил чинов все интенданство, но не более того: хоть один повешенный послужил бы лучшим назиданием. Императрица Елизавета[44], которая хорошо знала цену людям, упразднила смертную казнь, но я полагаю, сие было ошибкою, несмотря на приводимые здесь резоны, оправдывающие таковое ложное человеколюбие.
Кроме сих нравственных причин, распространяться о коих было бы для меня весьма тягостно, есть еще одна, которая на первый взгляд кажется чем-то несусветно смехотворным, но на самом деле стоит в ряду наиболее вредоносных: это германофильство и военный педантизм, каковые повсюду (а здесь особенно) влекут за собой изничтожение воинского духа. Представьте себе, г-н Кавалер, что во всем свете нет ничего более различного, нежели немец и русский. Сему последнему ненавистны всякие правила и всякий порядок, возведенные в степень закона. Это качество надобно признать, если хочешь править Россией. Фридрих II заморочил голову Петру III5, который стал обезьянски подражать ему. Сей злокозненный прусский дух погубил двух императоров, но жив и до сих пор. Русский одевался в свои национальные одежды и в них же прославился. Он носил короткие волосы, движения его были исполнены достоинства. Вместо сего теперь затягивают его во фрак, а вернее сказать, запирают в футляр, который не дает пошевелиться. Над нынешними русскими панталонами смеется вся Европа. Солдат напудрен, напомажен, иногда ему приходится бодрствовать по ночам, дабы не растрепаться к утру; он изнурен учениями и множеством придирок, отчего делается непохожим на самого себя. Все русские офицеры, с которыми я разговаривал, в один голос говорят, что с военным делом покончено.
42
43