«Добрейшая графиня де Местр говорила очень мало, и превосходство над нею мужа было несомненным; дети же, по всей видимости, получили куда больше от отца, нежели от матери. Сын, Родольф, своим образованием, и умом несравненно превосходил наших юнцов, вследствие чего обрел для себя если не врагов, то хулителей и насмешников; то же самое относилось к мадемуазель Констанции. <...) Сия молодая особа изрядного ума, можно сказать ученая женщина, вызывала нашу неприязнь своими достойными качествами; мы понимали, что слишком глупы и необразованны для нее, и нас уязвляло, когда нередко обе сестры удалялись от наших танцев и игр, чтобы послушать беседу наших отцов и матерей. Признаюсь, я ужасно боялась графа де Местра и мадемуазель Констанцию. Мне были известны их взгляды на религию, и после обращения в католичество части моего семейства я очень хорошо понимала, что должна вызывать их неприязнь своим упорством в нежелании отказаться от нашей веры. <...) Тогда Россия была еще недостаточно цивилизованной страной, чтобы понять всю глубину гения Жозефа де Местра, а знать не имела той чистоты сердца и ума для восхищения благородной простотой и рыцарской преданностью этого верного слуги своего несчастного и униженного государя. Странное дело: графу де Местру отдавали дань большего восхищения и истинного понимания женщины, а не мужчины моей страны, и он отвечал им теми же чувствами. Веселый и занимательный с молодыми дамами, серьезный с теми, кто мог поддерживать умственную беседу, он был бы душой общества, если бы не те внезапные приступы полуобморочного сна [14], которые иногда одолевали его» [15].
Тем временем в Петербург после трехлетнего отсутствия возвратился и сам император. Он совершенно отвык от России и смотрел на все уже другими глазами. За блеском невиданного доселе всеевропейского триумфа поселилось разочарование в друзьях, соратниках и союзниках. Александр не верил больше добрым началам человеческой природы и не видел никакой другой возможности править Россией, кроме авторитарной власти. Либеральные преобразования были забыты и зарыты. Кончилось и благополучие иезуитов. Ведь сам орден, так же как и папский престол, оказался после низвержения Наполеона под влиянием Австрии, с которой Александру приходилось вести борьбу за преобладание в Европе. Таким образом, иезуиты стали теперь как бы агентами хотя формально союзной, но по существу недружественной державы. К тому же среди столичной знати участились случаи обращения в католичество, за что винили тех же иезуитов. Изменил православию даже племянник обер-прокурора Св. Синода молодой князь А. Ф. Голицын. В результате одним из первых указов императора после его возвращения иезуитам повелевалось покинуть Петербург с запрещением жительства в обеих столицах. Петербургский пансион был закрыт, а в других их школах разрешалось учиться только католикам. Это был тяжелейший удар для тесно связанного с иезуитами графа де Местра, от которого он так и не смог оправиться. Его прямо (и отнюдь небезосновательно) подозревали в активном содействии обращениям, то есть фактически в деятельности, недопустимой для дипломата. Через неделю после указа об изгнании иезуитов секретарь императрицы Елизаветы Алексеевны Н. М. Лонгинов писал графу С. Р. Воронцову: «Министр Сардинии граф де Местр, ханжа и более чем иезуит, обвинен в содействии этому прозелитизму; несомненно, что именно через него они были введены в наши лучшие дома. <...) Жаль, что его нё отправили вместе с иезуитами»[16]
Де Местр пытался оправдаться перед императором, но безуспешно, и ему предстояло покинуть ставший столь любезным его сердцу Санкт-Петербург, где намеревался он окончить свои дни, где оставался его любимый брат Ксавье и куда только что с превеликими тяготами приехал^все его семейство. Император Александр смягчил эту «ампутацию», как называл де Местр свой отъезд из Петербурга. Он предложил отставленному посланнику следовать с русской эскадрой, направлявшейся во Францию для эвакуации экспедиционного корпуса. 28 мая 1817 г. линейный корабль «Гамбург», имея на борту в качестве пассажиров семейство де Местров, отплыл из Кронштадта. Четырнадцатилетняя петербургская эпопея графа Жозефа де Местра закончилась. Это были самые плодотворные годы его жизни. Он увозил с собой множество рукописей, большинство из которых уже давно ждали печатного станка. Среди них: «О промедлении божественной справедливости», «Опыт о порождающей основе человеческих установлений», «О Папе», «Санкт-Петербургские вечера», «Рассмотрение философии Бэкона».
14
«Это случилось с ним даже во время беседы с мадам де Сталь. Г-жа Нарышкина объясняет эти приступы слишком сильным воображением де Местра, а его сын — утомлением от дипломатических трудов, которые не давали ему спать больше четырех часов в сутки» (
15