______________
* Желтая перчатка (фр.).
По положению своему в свете она держала дом свой на соответственную ногу. На посторонние глаза скупость ее была решительно незаметна. Она умела в этом отношении поддержать достоинство своего рода и состояния. Но зато, с глазу на глаз со своей душою, княгиня постоянно мучилась неотступным призраком расходов и издержек, всегда, впрочем, поневоле склонявшимся перед другим, сильнейшим призраком: que dira le monde. Она, например, без посторонних постоянно приказывала дочери носить скромное шерстяное платье на том мудром основании, что "бережливость никогда не мешает, и почем знать, что еще может случиться и ожидать ее в жизни". Она даже себе очень часто отказывала в прогулке - на том основании, что неравно еще шина в колесе кареты лопнет или ось сломается - придется отдавать в починку и деньги платить, да и ливрея новая у лакея и армяк у кучера от излишнего употребления будут портиться и приходить в ветхость, а новые делать опять-таки деньги платить. В отношении дочери она маскировала этот последний расчет тем, что "зачем излишне и людей и лошадей беспокоить", следовательно, выставляла причину, достаточно филантропичную и делавшую честь ее прекрасному сердцу. Так и теперь, по уходе дочери, она стала обдумывать, что не к чему лишний кусок к обеду готовить, и потому, под предлогом нездоровья, приказала сделать себе только бульон куриный, из коего мясо подать себе под легким соусом. Все эти мелочи доходили в ней до болезни, до мании какой-то; но, что всего страннее, княгиня очень хорошо сознавала это и потому тщательно старалась скрывать от всех свой недостаток, покоряясь своей другой, равносильной и уже известной читателю мании - что скажут?
Была у нее одна только слабость, перед которой иногда смирялась даже и мания скупости; эта слабость - слепая, безграничная любовь к своему сыну, которому она кое-когда даже деньги, кроме положенного содержания, давала и который сумел себя поставить в несколько независимое положение. Он жил в доме матери, но на отдельной квартире, которая нужна была ему в сутки минут на десять, не более, потому что застать его можно было везде, кроме дома. Сынок кутил, давал векселя на весьма порядочные суммы и прикидывался пред матерью положительным сыном, а мать ничего не подозревала и души в нем не чаяла.
Пообедав очень скромно куриным бульоном, старуха удалилась в свою молельню (она очень была благочестива) и принялась за чтение какой-то душеспасительной книги, над которой вскоре и задремала, что продолжалось до того времени, пока ей не объявили о приезде m-me Шипониной с дочерьми и племянницей. Племянница эта и была та самая Зина, подруга княжны Анны, к которой та и отпросилась нынешним утром.
У престарелой m-me Шипониной, кроме хорошенькой племянницы, были еще три нехорошенькие и престарелые дочери - три перезрелые и потому злющие девы, которых за глаза называли тремя грациями. Отличительные черты их были: наивная скромность, строгая нравственность, голубиная невинность и сентиментальная любовь к небесному цвету. Кроме этих трех, без всякого сомнения прекрасных качеств ходили о них еще слухи, будто каждая злющая великосветская сплетня истекала невидимым образом непременно из источника трех граций. К этому последнему источнику пылали они еще большею любовью, чем к небесному цвету.
Хозяйка очень любезно вышла в гостиную к приехавшему семейству и после обычных приветствий, не находя между ними своей дочери, спросила несколько удивленным тоном:
- А где же моя Анна?.. Или вы, mesdames*, ее дома бросили?
______________
* Сударыни (фр.).
Те не совсем ясно поняли последнюю шутку старухи.
- Как дома? - спросила одна из трех граций.
- Ну да, дама, - продолжала любезно-шутливым тоном княгиня. - Я ее что-то не вижу с вами.
- А где она, в самом деле? - спросила хорошенькая Зина.
- Вы это должны лучше знать, - отшучивалась княгиня. - Впрочем, неужели это она прямо к себе прошла?.. какая глупая! - нежно-материнским тоном добавила она, хотя внутренно и вознегодовала на дочь за сделанную ею неловкость.
- Поди, попроси княжну поскорее сюда, к нам, - приказала она вошедшему на ее звонок человеку.
Тот пошел и через минуту воротился, объявив, что княжны нет дома.
Княгиня встревожилась.
- Что же это значит? Где же вы ее оставили, mesdames?.. Что с нею? Уж не больна ли она?.. Скажите мне, бога ради!
- Извините, княгиня, я не совсем понимаю вас, - возразила удивленная Шипонина.
- Как не понимаете! Да ведь она у вас же была?
- Когда?
- Сегодня! С двенадцати часов утра отправилась! - с возрастающим беспокойством доказывала княгиня.
Три грации вытянули шеи и ядовито навострили уши.
- Нет! она не была у нас сегодня, - ответила Шипонина.
- Но ведь вы ей писали? - продолжала старуха, обращаясь к Зине.
- Я?.. нет... да, я ей писала, - в замешательстве ответила Зина, понявшая, что тут, должно быть, нечто не совсем-то ладно, и не захотевшая выдать подругу, хотя решительно не знала, в чем дело.
Три грации подозрительно поглядели на хорошенькую Зину, которую они ненавидели от всей своей кроткой души.
- Кто проводил княжну? Позови сюда! - обратилась княгиня к лакею, и через минуту вошел Петр, бледный как скатерть.
- Ты провожал Анну Яковлевну?
- Я, ваше сиятельство.
В это время княгине подали письмо с городской почты.
Княгиня дрожащими пальцами быстро сорвала печать, стала глазами пробегать письмо и, мгновенно побледнев, без звука, как сноп, рухнула на пол.