- Вымоли хоть Христа ради, что ли... Ведь он на тот случай, ежели кому в лазарет идти вздумается, затем только и держит.
- Известно, а то зачем же больше? Так сказать ему нешто, что мы с тобой на белых хлебах с недельку проваляться задумали, ну, и вот, мол, болезнь перед дохтуром оказать надо.
- Верно, голова, верно! Так и звони ему, только торгуйся, а то сразу заломит цену собака. Больше двух рублей не давай.
- Ладно!
И подговоренный отправился исполнять поручение.
Прозывался тот арестант Китаем... Фамилия или кличка у него была такая - неизвестно, только кличка в этом случае совсем пришлась по шерсти. Китай был сухощавый, сутуловатый и долговязый детина, а узкие глаза да широкие скулы, действительно, придавали его физиономии нечто среднеазиатское, дикое и отважное. На сей раз Гречка не ошибся в выборе товарища: он держал расчет на то, что плети и путешествие за бугры для этого человека дело еще новое, непривычное, от которого он весьма непрочь бы увильнуть - лишь бы представился случай, а эта дикая отвага и служила для него некоторой надеждой, что Китай не призадумается над исполнением предложенного предприятия. Так и случилось. Мишка Разломай отпустил ему за пять рублей требуемое количество водки и под величайшим секретом добрую щепоть дурмана. В уединенном месте Гречка поставил на караул Китая, а сам тем часом высыпал порошок в один из полуштофов, взболтал его хорошенько и, запихав свою фабрикацию в правый карман шаровар, а нефабрикованную водку в левый, отправился вместе с Китаем исполнять задуманное дело.
- Ты уж только помалчивай - гляди да смекай, что я стану творить, а сам не рассуждай - неравно еще напортишь, - заметил он, отправляясь в коридор, где помещались арестантские карцеры татебного отделения.
В некоторых из этих карцеров вольные слесаря замки починяли. Всех их было три человека.
- Куда вы? Чего вам тут надо? - крикнул один из них, заметив, как Гречка с Китаем проскользнули в один из затворенных карцеров. Гречка чуть-чуть выставил голову из-за притворенной двери и, сделав подмастерью предупредительный знак к молчанию, стал осторожно манить его рукою.
- Чего те надобно? - спросил его слесарь, подойдя к двери.
- Тихо!.. Тихо ты!.. - шепнул ему Гречка. - Чего горланишь-то?
- Да ты зачем, говорю?!
- А вот с приятелем... два полштофа распить желательно бы... Я ноне именинник.
- Проваливай! Вам тут пить, а с нас взыскивать станут; скажут: зачем, мол, дозволили да не довели... Уходи, что ли, пока добром те просят!
- Эх, приятель, хорошо тебе так-то рассуждать, а мы - люди подневольные. Ты, чай, именины-то не день, а три дня справлять себе будешь, а нашему брату-заключеннику уж и рюмчонку украдучись хватить невозможно!.. Душа твоя христианская, ведь и мы человеки есть тоже!
- Да коли нельзя!.. Ну, ступай в другое место!
- Эх, милый человек! Нет у нас другого места. А ты вот что: хочешь вместе с нами хватить, да заодно и товарищев кликни. Уж мы, так и быть куда ни шло! - один полштоф на троих пожертвуем; только не горланьте да не гоните, братцы, а мы эдак потиху-посладку, чтобы, значит, никому не обидно было.
Подмастерье крикнул двух остальных работников, и все впятером заперлись в темном карцере. Гречка запустил руку в правый карман и, отдавая подмастерью посудину, еще раз потряс ее в воздухе:
- Эвона какая! Гляди, ребята: помаранчик горестный!.. А это нам, брат, с тобою, - прибавил он, вынув второй полуштоф.
- За здоровье именинника!.. С ангелом!.. Чтобы недолго коптеть, поскорей улететь! - поклонился Китай и стал медленно всласть тянуть через горлышко.
Слесаря не заставили просить себя вторично я, обрадовавшись нежданному и притом даровому полуштофу, с жадностью последовали примеру Китая.
Порция дурману была весьма достаточна для того, чтобы всех троих ошеломило почти сразу. Через пять минут один из них повалился без чувств, другой начинал уже засыпать в углу, а третий, без языка и движения, столбом стоял на месте, в состоянии мухи, опившейся табачным настоем. Повалить его на пол, раздеть двоих, и всем троим завязать рты платками, а руки да ноги крепко перепутать снятым с себя арестантским платьем было дело каких-нибудь шести-семи минут для двух арестантов. Сполна облекшись в костюм опоенных слесарей и захватив с собою весь их инструмент, Гречка с Китаем, как ни в чем не бывало, бойко и бодро пошли по коридору татебного отделения. Одну только жилетку свою, приобретенную как-то в тюрьме, не скинул с себя Гречка, потому что в подкладке ее были зашиты его деньги да в боковом кармане оставлены про запас, на всякий случай, две рублевые ассигнации.
На дворе начинало уже темнеть, а под тюремными сводами и подавно господствовал вожделенный для беглецов сумрак.
- Там подмастерье наш остался еще: кончает... Он и расчет в конторе должен получить, - мимоходом отнесся Гречка к коридорному подчаску, проходя мимо его двери и нарочно изменив свой голос.
- А вы-то куда же, не дождамшись? - полюбопытствовал тот, пропуская обоих.
- А мы зашабашили... в баню нонче хотим, - отозвался Гречка, не обертываясь и прехладнокровнейшим образом спускаясь с лестницы.
Точно так же неторопливо и, по-видимому, беззаботно вступили они на большой тюремный двор. Но что перечувствовали оба, и особенно Гречка, для которого в эту минуту осуществлялись долгие, заветные и самые страстные мечты его! Сердце билось до того, что дух захватывало, колени дрожали и подкашивались от тревожного страха и опасений, что вот сейчас накроют, и от жгучей радости перед вольною волею, которая ожидает впереди - и всего-то через несколько шагов за воротами! Гречка сосредоточил теперь весь свой ум, характер, всю твердость и силу воли, чтобы вполне хорошо разыграть принятую роль и не выдать себя тюремщикам. В этот решительный и сильно страстный момент сдержанно скрытых, но самых разносторонних ощущений, Гречка усиленно чувствовал жизнь, усиленно переживал ее всем существом своим.
Вдруг на дворе повстречался один долгосиделый арестант, проходивший из конторы на свое отделение. Арестант знал в лицо Осипа Гречку, и Гречка точно так же знал арестанта.
Не дойдя два шага до беглецов, последний остановился и, пропуская их мимо себя, изумленно и взглядчиво всматривался в физиономию Гречки.
Этот почувствовал, как по спине побежали холодные мурашки.
- Кажись, как быдто Гречка! - пробурчал арестант сквозь зубы, но настолько внятно, что беглецы могли расслышать его слова.
Они прошли мимо, будто не заметя встречного и не относя на свой счет его замечания.