- Ну, почивайте себе с богом, а проснетесь - потрапезуем все вкупе, сказала им Устинья Самсоновна и снова задвинула вплотную потаенный щиток.
- Дело на лады пошло, кажись, клей будет, - шепотом сказал Гречка, потирая руки.
- А что, бойко хлыстом прикинулся? - также шепотом вопросил блаженный, ощущая внутреннюю потребность в товарищеском одобрении.
- Уж что и говорить!.. Я только дивлюсь, откуда ты насобачился?
- Э, брат! главная причина - премудрость произойти, а тогда уж всякая штука перед тобою сама раскупорится, - с сознанием своего достоинства похвалился блаженный. - Я ведь тоже и сам хлыстом-то был, и по сей день у них в согласии числюсь, даже перекрещен был в Сибири-матушке - потому, дела у них важнецкие можно обварганивать.
- Это точно, - согласился Гречка, - и сам вот я, не думал не гадал, как свел было знакомство с Устиньей, а вот оно и пригодилося!
- Тебя-то они сманивали? - спросил Фомушка.
- Было дело!.. Да и как им не сманивать? Человек я тоже на все руки годящий! Только в те поры я ни да, ни нет не сказал, а все приглядывался.
- Э, брат, дурень же был! - заключил Фома с укоризной. - А ты бы по-моему, коли ты есть ловкий жорж, да человек разумный. Я вот даже архиерейские, братец ты мой, службы правил! И деньга же перепадала - ух, какая деньга-то обильная!.. Было, друг любезный, пожито... было! - со вздохом предался он воспоминаниям. - Да одна беда: зарвался! Проведали добрые людишки, что я у поповщины за архиерея правлю и у бегунов наставником состою, оповестили, собаки, окружным посланием, что вор-де и самозванец нехиротанный, потому и веры имать не стали в архиерейство мое. С тех пор вот и пошел по мирскому уж православию во блаженных юродствовать!
- Это статья особая, - перебил его Гречка, - а ты мне теперича лучше вот что скажи: ты знаешь ли, где у Сладкоедушки струмент захоронен? Без лопаты ведь тут не обойдешься.
- Знаю! - махнул рукою блаженный и, перевернувшись на другой бок, через минуту захрапел безмятежным сном праведника.
Но Гречке не спалось. Его жгуче как-то донимала теперь обычная и столь долго лелеянная дума о деле, которое предстоит ему через несколько часов. Долго оно для него было страстной, но недосягаемой мечтой, и вдруг - теперь, столь неожиданно, является возможность осуществить его.
"Храпи, Фома, храпи себе всласть, голубчик! - подумал он, нервно улыбаясь на собственную мысль. - Спать-то ты у меня, может, и завтра будешь, да только уж храпеть тебе вовеки не придется!"
* * *
Приятели выспались и поужинали вместе с двумя хлыстами.
- У тебя, мать, будут нынче наши ясные соколы в подъизбище работать? тихо спросил Фома Устинью, отозвав ее в сторону.
- Хотели, братец, быть, точно хотели. А что тебе?
- Осип-то у меня ничего, а про то не знает, - мигнул он на Гречку, так ты уж, матка, от греха-то прихорони нас лучше в сарае у себя. Мы бы, значит, еще с часик передохнули там.
Хлыстовка провела их в надворный сарай, где у нее были сложены разные овощи и, между прочим, железные лопаты для огородной работы.
- Надо будет перегодить тут часа с два еще, пока полночь не станет, заметил Гречка.
- Благо, лопаты под рукою! - откликнулся Фомушка. - А ждать-то можно, для чего не ждать? Я ведь лишь из-за лопат и ублажил Устинью, чтоб в этот сараи нас упрятала.
- Мозги! - не без внутреннего удовольствия, хлопнув слегка по затылку, похвалил его Гречка.
- Эх, кабы водки теперя!.. Жаль, недомекнулись утресь прихватить с собою! - спохватился блаженный.
- Н-да, хорошо бы хлобыстнуть перед работой-то. Нешто смахать?
- Далече. Ничего не поделаешь, и так уж обойдется дело!
Гречка прилег на груду Капустиных кочней, подостлав под бок валявшуюся рогожу, а Фомушка все время похаживал себе по сараю, мечтая о том, каких "вертунов" он настроит, раздобывшись фармазонским рублем, и, в темноте наступившего вечера, видел, как, с некоторыми промежутками времени и притом с разных сторон, в избу хлыстовки осторожно пришли четыре человека. Все четверо, более или менее, были знакомы ему.
LXXIII
ГРОБОКОПАТЕЛИ
С дальней колокольни медленно потянулся в ночном воздухе тихий гул, по временам глухо относимый ветром в сторону, и эти удары колокола возвестили полночь.
Между грядками, украдучись, пробирались две человеческие тени, перерезывая огород в направлении к кладбищенскому забору.
- Забирай к канавке!.. к канавке норови!.. - шепотом говорил задний, указывая из-за плеча передовому, в какую сторону держать ему путь.
Перешагнув через несколько грядок, два спутника спустились на дно неглубокого рва и пошли вдоль его, стараясь как можно менее шлепать подошвами по вязковатой почве и не шурстеть в густой и высокой сорной траве. Этот путь привел их к забору, который пересекал канавку, уходившую из-под него на кладбище. Оба остановились. Фомушка хотел было уже сразу принапереть плечом, чтобы выдавить слабо прилаженную подзаборную загородку, но Гречка поспешно остановил его.
- Тс... куды-то лешего? - с шепотом сдвинул он брови. - Погоди... сперва послушать надо, не чуть ли там человека...
И, выйдя из канавы, он лег ничком на землю и, в глубоком молчании приложив ухо к почве, стал слушать.
Прошло минуты три.
- Ничего не чуть, кажися... шагов ничьих нету, - промолвил он, поднявшись на ноги, и снова, спустясь в ров, приставил ухо к одной из широких щелей дощатой загородки.
- Дай-кось эдак прислушаюсь... по земле не отдает, авось по ветру потянет.
- Да коего дьявола слушать еще?! - с неудовольствием шепнул нетерпеливый Фомушка.
- Голосу да шагов, значит... Ведь тут тоже могильщики чередуются караулят: обход бывает, - пояснил Гречка, который в эту решительную минуту, в совершенную противоположность Фомушке, сделался вдруг необыкновенно сдержан, осмотрителен и осторожен, как будто вопреки своей старой и страстной мечте; но именно не что иное, как только страстная жажда осуществить вполне счастливо и без посторонней опасной помехи эту самую мечту заставила его теперь вести себя подобным образом: так игрок, ставя на последнюю карту последний рубль азартно проигранного состояния, осторожно ждет и выслеживает удачную талию.
- И по ветру не тянет... никого нет! - удостоверился наконец Гречка, и осторожно, почти без звука, стал медленно разбирать, одна за другою, дощечки канавочной загородки.
Вскоре проход, во всю ширину канавки и в полтора аршина вышины, был готов совершенно. Тихо, с лопатами в руках, переползли на кладбище двое сотоварищей и еще тише, еще осторожнее, почти ползком, пошли по дну, круто согнувшись корпусом вперед, из предосторожности, чтобы на поверхности земли сторожевой глаз не мог случайно подметить движение двух человеческих фигур.