Маша с трудом поднялась с гранитной скамейки; слабые и усталые ноги ее тряслись, поясницу ломило, во всех мускулах ощущалась глухая боль, словно бы они палками были избиты, голову разломило, и была вся она в огне, тогда как тело внутренний озноб пронимал. Совершенно больная, с усилием доплелась она кое-как до дому, где встретило ее справедливое негодование господ Шиммельпфенигов.
- Так где же ты шаталась, спрашиваю тебя? - настойчиво повторил Карл Иванович, озадаченный тем, что ни тон его голоса, ни взгляд его глаз не производят своего впечатления.
- Я больна... позвольте мне лечь... я едва на ногах стою, - тихо проговорила Маша.
Супруги переглянулись, как бы вопрошая друг друга, что им предпринять в настоящем случае.
- Она пьяна! - домекнулась госпожа Шиммельпфениг.
Господин Шиммельпфениг потянул вверх носом и издал такое мычание, которое обозначало, что он только теперь догадался, в чем настоящее дело.
- Хорошо, голубушка!.. Теперь ступай, а завтра мы поговорим с тобою, сказал он угрозливым тоном. - За все ответит твое жалованье. Ступай!
Маша удалилась, шатаясь от слабости; но вдруг Карл Иванович с ужасом увидел, что физиономия Луизы Андреевны снова вытянулась и изображает крайнюю степень душевного потрясения.
- А!.. Теперь я понимаю!.. - задыхалась она шипящим голосом. - Эта тварь пьяна, вы пьяны... Теперь я все понимаю!.. Да, это был завтрак у товарища!.. Да, ето был завтрак, презренный человек!..
И Карл Иванович снова должен был выдержать самый величественный шторм.
Луиза Андреевна требовала немедленно удаления развратной твари, оскорблявшей одним своим присутствием ее честный и высоконравственный дом.
- Пусть идет, куда хочет! Пусть ночует хоть на улице, только не здесь! - неистовствовала она, хлопая дверьми и бегая по всем комнатам. Вон! Вон сию же минуту! Я в моем доме разврата не потерплю! Дворника сюда! Дворника! Пусть вышвырнут эту мерзкую тварь!
Кухарка позвала дворника.
Не обращая внимания на неистовства госпожи Шиммельпфениг, Маша попросила нанять ей извозчика и свезти в больницу.
Карл Иванович, по давней привычке своей к подобным демонстрациям любящей супруги, сидел у себя в кабинете и с примерным хладнокровием, для виду, держал перед собою лист санкт-петербургской немецкой газеты доктора Мейера, тогда как фантазия его обреталась далече от этих печатных строчек и соблазнительно рисовала пухленькие привлекательности Минны Францевны Биттервассер.
Дворник нанял извозчика и привел соседнего свободного подчаска, который должен был отвезти и сдать больную по назначению.
Маша наскоро собралась, крепко закуталась в платок, накинула бурнусишко и захватила с собою свой вид да три рубля - единственные деньги, оставшиеся у нее, за кой-какими расходами, еще от прежней жизни, после распродажи с аукциона всего ее имущества. Полицейский под руку свел ее с лестницы и уселся рядом в извозчичьи сани. А госпожа Шиммельпфениг в это самое время уже металась на своей постели в раздирательном припадке истерики.
V
В БОЛЬНИЦЕ
Извозчик дотащился до подъезда одной из ближайших больниц. Подчасок пошел известить о привезенной больной, но в ту же минуту вернулся вместе со швейцаром, который решительно объявил, что мест у них в больнице нету.
- Да как же это, почтенный? - возразил ему солдат: - Так-таки ни одной кровати?
- Так-таки и ни одной.
- Да ведь запасные, чай, должны же быть?
- Мало ли что должны! Сказано: нету, ну, и нету!
- Эко дьявольское дело! Это, стало быть, мне теперь снова придется тащить ее в другую больницу!..
- Ну и тащи!
- Да, тащи! Черта ли мне возиться с нею... Я брошу, делайте, как знаете! Мне что!
- Да ведь уж не примем, то-ись ни-ни, боже избави!
- Слышь ты, везти тебя, что ли, в другую куда, али тутотки бросить? А? - отнесся подчасок к Маше.
- В другую, - простонала та.
- В другую... Да мне что же, говорю, валандаться-то с тобою! Время только терять, право так! Уж ты лучше сама, как знаешь... Чай, я не родня тебе, чтобы дарма хлопоты приймать.
- Я заплачу, - слабо ответила Маша.
- Ну, ин разве так! Эй, почтенный! Вы уж коли не хотите взять ее, так выдайте нам по крайности отказной лист.
- Какие там тебе еще листы! Писать лист, так надо и освидетельствовать, а у нас дежурный только что започивал да не приказывал будить. Ладно, и без отказного уедете!
И швейцар, ежась от холоду, скрылся за стеклянною дверью.
- Ы! штоб вас!.. - проворчал подчасок и приказал ехать в другую больницу.
В другой - та же самая история.
- Кроватей не имеется. Поезжайте в N-скую.
- Да мы сейчас только оттуда.
- Покажи отказной!
- Да не дали нам отказного. Дайте хоть вы-то!
- А нам что! Вези ее хоть в полицию.
- Ну, что ты, и в самом деле! Не пьяная ведь, а как есть хворый человек. Да дайте же, что ли, прости вы экие, отказной-то, а нет, я точно в полицию отвезу, да там всю штуку и брякну. Ведайтесь тогда!..
- Нашел, дурень, страх какой! За это бы тебя взашеи отседова! Ну, да ин ладно уж: тащи в приемный - там освидетельствуют и пропишут.
Маша должна была сойти с извозчика. Дежурный доктор осмотрел ее в приемном покое и подписал отказной лист, с которым надо было ехать в третью больницу.
В третьей оказались свободные кровати, но... надо было ждать на улице: швейцар не пускал в приемную.
- Пошто не впустить! Не на морозе же нам тут зябнуть! - протестовал подчасок.
- Нельзя, потому - не порядок! - величественно возразил ливрейный швейцар.
- Да поколева же дожидаться?
- Дежурного нету: без дежурного нельзя.
- Так хоть фершала кликни, пущай хоть он ее примет.
- Обожди маленько - сейчас придет, на фатеру побежал к себе чуточку: сейчас вернется.
Швейцар ушел, словно бы его долг был уже исполнен. Маша забилась с головой под дырявую полость, чтобы ветер не так поддувал, и сидела, скорчившись да съежась, на дне санок, и слышала оттуда, как энергически чертыхался полицейский подчасок, топчась на одном месте, да как ныл недовольный извозчик, что лошаденка у него, почитай, совсем заморилась, а ты еще стой тут занапрасну - скольких седоков упустил-то. И каждый из них был прав по-своему.
Прошло около получаса, пока наконец явился фельдшер и милостиво соизволил допустить больную до приемного покоя.
- Жди, пока доктор придет, - отнесся к ней фельдшер и указал на деревянную скамью, на которой уже находились в полулежачем положении две больные: старуха, вся обмотанная каким-то грязным и ветхим тряпьем и сидевшая без движения, приникнув к стене головою, да лет пятнадцати девочка, которая стонала и металась в горячечной тоске. Обе были чрезвычайно трудны, обеим требовалась настоятельная и скорая помощь - и обе меж тем уже около часу дожидались на жесткой скамье приемного покоя.