Отнюдь не лишней оказывалась и маленькая книжечка-«карне» в оправе слоновой кости, куда прелестница записывала для памяти: кому и какой танец она обещала на грядущем балу, чтобы не дай Бог не перепутать кавалеров. Строгий свет расценил бы подобную невнимательность за «отпечаток кокетства», и провинившейся приходилось (дабы пропустить злополучный танец) притворяться, что на нее вдруг нахлынула неодолимая усталость[14]. Да и в середине меркантильного века, когда на левом плече модной красавицы обязательно пришпиливались цветы, в книжке о правилах хорошего тона высказывалось пожелание, «чтобы таблетки, привешиваемые на маленькой цепочке к букетьерке и служащие для записывания кадрилей, на которые дама ангажирована, вошли во всеобщее употребление»[15].
Подвешивая же часы к «штучке, величиною с ладонь, представляющей лиру»[16], очаровательницы заодно намекали на свою верность в любви, сравнивая себя с Сафо. Ведь знаменитая античная поэтесса, напрасно бряцавшая на струнах лиры и певшая строфы, полные страсти, перед бездушным красавцем Фаоном, не смогла перенести измены любимого и покончила с собой, бросившись с высокой скалы в бурное море.
Поскольку рукава платьев сделались совсем короткими, большую роль стали теперь играть браслеты. Чрезвычайно модны стали украшенные портретом близкого человека: их носили на левой руке как признак чувствительного сердца, отчего подобные браслеты называли по-французски «сантиман».
Львицы же света ввели обычай носить сразу три браслета: один – массивный, исполнявшийся из золота и крупных драгоценных камней, второй – ажурный и сравнительно скромный, должен был поражать мастерством исполнения, а третий, дополняемый драгоценной застежкой, сплетали из прядей волос возлюбленного. Подобный набор назывался «союз роскоши, изящества и чувствительности».
Вышивая своим любезным на память изысканные кошелечки или кисеты, особенно нежные натуры использовали вместо нитей собственные локоны. Что уж говорить, если отважный полководец Наполеон Бонапарт успел в перерывах между сражениями написать обожаемой Жозефине, дабы любимая женушка прислала ему вместо нечаянно потерянной табакерки «другую, с плоской крышкой, на которой закажи сделать надпись из своих волос»[17].
Однако весьма неопрятная привычка нюхать табак постепенно уходила в прошлое. Сами же табакерки, хотя их и продолжали жаловать от Двора, все больше снабжались «механикою и всяким тому подобным, смешным или полезным»[18].
Модницам уже было недостаточно, что все пальцы рук поверх перчаток унизывались перстнями с бриллиантами. Некоторые франтихи, являясь в открытых сандалиях, кокетливо демонстрировали зовущие к поцелуям пальчики своих очаровательных ножек, сверкающие роскошными кольцами.
Увлечение античностью еще в конце XVIII века сделало популярными геммы, которые уже в конце царствования Екатерины II даже подбирались в парюры. Да и императрица Елизавета Алексеевна все чаще предпочитала помимо обычных перстней с различными самоцветами жаловать от себя приближенным бриллиантовые «медальоны с антиком»[19].
С другой стороны, вынужденную моду на дешевые украшения принесли в Россию европейские аристократы, разоренные революцией и войнами. Брюзгливый Филипп Филиппович Вигель недовольно ворчал, что в обнищавшей Франции «женщины, вместо алмазов, принуждены были украшаться камнями и мозаиками, их мужьями и родственниками награбленными в Италии. Нам и тут надобно было подражать. Бриллианты, коими наши дамы были так богаты, все попрятаны и предоставлены для ношения царской фамилии и купчихам. За неимоверную цену стали доставать резные камни, оправлять золотом и вставлять в браслеты и ожерелья. Это было гораздо античнее»[20]. Пользовались повышенным спросом пурпурные богемские гранаты-пиропы, зеленовато-голубая бирюза, радужные опалы, яркие кораллы и редкостного природного узора агаты. Но это поветрие продолжалось недолго, и вскоре «страсть к драгоценным камням царствовала в столице едва ли не сильнее еще, чем в последующие десятилетия»[21].
Зато «дражайшие половины» русских купцов поражали иностранцев своими нарядами. Англичанка Марта Вильмот, компаньонка княгини Екатерины Романовны Дашковой, удивлялась, как можно облачиться в июльскую жару «в затканную золотом кофту с корсажем, расшитым жемчугом», причем «головной убор из муслина украшен жемчугом, бриллиантами и жемчужной сеткой, и все сооружение достигает пол-ярда высоты; 20 ниток жемчуга обвивали шею, а на толстых руках» купчихи, вышедшей на гулянье в Петергофском парке, «красовались браслеты из двенадцати рядов жемчуга»[22]. В свете шушукались, что у жены Злобина, богатейшего откупщика карточного дела и именитого гражданина Санкт-Петербурга, бриллиантовых вещей так много, как ни у одной из аристократок, что вся одежда ее из золотой парчи и усыпана жемчугом, крупными бриллиантами и драгоценными камнями, а кокошник ее так велик, что его хозяйке всегда приходилось протискиваться в дверь боком.
14
15
16
Письмо Якова Ивановича Булгакова к сыну из Москвы, от 3 июля 1805 года // Из писем Я.И. Булгакова к старшему его сыну Александру Яковлевичу из Москвы в Неаполь // Русский Архив. 1898. Кн. 2. С. 52; Письма Марты Вильмот. 1803–1805 гг. // Записки кн. Дашковой. Письма сестер Вильмот из России. 2-е изд. М., 1991. С. 278. (Далее – Письма сестер Вильмот).
17
18
Из писем Я.И. Булгакова к младшему его сыну Константину Яковлевичу. Письмо из Москвы от 5 июня 1805 года // Русский Архив. 1898. Т. 1. С. 208.
19
Черты старинного дворянского быта: Воспоминания Марьи Сергеевны Николевой, с. 159; РГИА. Ф. 468. Оп. 1. Ч. 2. Д. 3919. Л. 523, 523 об.; Д. 4041. Л. 381, 381 об. и пр.
21