-- Догоните меня, -- говорила она.
Он догнал и невольно задержал ее, охватив выше, локтей ее твердые почти голенькие руки, а она также невольно подняла лицо, и он стал рассматривать близко-близко очаровательные темно-зеленые точечки в ее серых глазах.
-- Недурственно! -- раздался откуда-то сверху, точно с неба, размеренный авторитетный бас.
Сусанна Михайловна испуганно метнулась в сторону и чуть не упала. На самом краю обрыва в коротенькой, словно подстриженной ежиком траве, свесив вниз ноги, сидел без шапки всклокоченный, бледный мужчина в испачканном землей пиджачке, в задравшихся почти до колен брюках и язвительно улыбался. Рядом с ним, тоже на самом краю, виднелась четвертная водочная бутыль.
-- Стыдно, стыдно, доктор! -- со слезами, с мучительным гневом крикнула Сусанна Михайловна и быстро пошла назад.
-- Не ваше дело! -- вдруг каким-то звериным голосом заорал сверху человек и быстро начал карабкаться руками, чтобы встать.
-- К чертовой матери! -- еще раз тем же звериным голосом крикнул он.
Коробьин устремился за Сусанной Михайловной, бежавшей все быстрее и быстрее, и наконец догнал ее в узеньком ущелье лога. Он дружески взял ее под руку и почувствовал, как дрожат ее плечи.
-- Какой ужас, какой ужас! -- твердила она, не поворачивая к нему головы, точно стыдясь случившегося и не решаясь взглянуть ему в лицо.
-- Совершенные пустяки, забудьте думать об этом, -- успокаивал ее Коробьин.
По железнодорожной насыпи мимо них мягко прокатился поезд и на минуту задержал их. Коробьину представилось, как точно такой же поезд по той же насыпи скоро увезет его в Петербург, и, должно быть, то же представилось и Сусанне Михайловне, так как она чуть-чуть теснее придвинулась к нему. Или она чувствовала себя под его защитой? А вдруг он уже немножко нравится ей? Да ведь и она как-то незаметно стала нравиться ему. Думая об этом, Коробьин случайно посмотрел на свои ободранные об осколки руды желтые туфли, вспомнил о пятнышке, которое так тщательно вытирал носовым платком в Летнем саду, вспомнил почему-то о том, как Сусанна Михайловна в первую встречу просила его не ухаживать за нею, и засмеялся.
-- А все-таки хорошо у вас здесь, -- говорил он, помогая ей перебираться через канавку и через насыпь. -- И вы хорошая, и ваш несчастный доктор Ильин хороший, и, вероятно, инженер Дориомедов был очень хороший человек. Вы просто немного напуганы этой общей влюбленностью, которую вы сами бессознательно сеете вокруг себя. Смотрите на нее весело. Я бы на вашем месте показал доктору снизу длинный-предлинный нос. Да, ей-Богу.
Должно быть, оттого, что на открытом месте ласково пригревало солнце, что вправо и влево весело бежали рельсы, что со всех сторон пахло полевыми цветами, на всех дворах кудахтали куры и из всех труб вились коричневые дымки, Коробьину сделалось окончательно весело, и он продолжал:
-- Женщине нужна атмосфера влюбленности: только в этой атмосфере по-настоящему расцветает ее душа, ее красота. Пусть сопьются все доктора в мире, перестреляются все инженеры, а вы возьмите и сами полюбите кого-нибудь всем назло...
-- Ах, нет, нет, -- говорила она почти наивно, -- мне никто не нравится, я никого не могу полюбить.
-- Вы холодная, -- шутил Коробьин, -- вы неразбуженная... Вот подождите, в один прекрасный момент на вас налетит какой-нибудь знойный самум и сотрет вас с лица земли.
И он начал шутить с ней совсем на петербургский лад, и ему казалось странным, как это недавно, когда он провожал ее в библиотеку, его могли стеснять ее замкнутость, недоступность, и он не умел завязать разговор. Идя с ним вместе под зонтиком, она уже спокойно улыбалась на его шутки, не отодвигалась от него, но все же как будто по-прежнему скрытничала, молчала, и только изредка шевелились ее немного бледные губки.
Свернули на Златоустовскую, показался совсем-совсем знакомый кирпичный одноэтажный дом. У калитки, заслоняясь рукой от солнца, стояла Евлампия Петровна, качала головой и говорила:
-- Беглецы, беглецы! Только меня перепугали. Ну, входите, входите, мои милые, тепленьким молочком вас напою.
VI
Целый день Сусанна Михайловна провела с Коробьиным. В преувеличенно веселых красках он рассказал хозяевам инцидент с доктором в Железном Логе. Федор Иванович сначала рассердился, страшно взъерошил бороду и пообещал застрелить доктора из старого генеральского револьвера, а потом ушел в свою комнатку, причесался, надушил коломянковую курточку и торжественно вынес Сусанне Михайловне уже готовую оклеенную изнутри бархатом шкатулку.