Приказчик важно зашагал по каменным плитам тротуара, чётко выстукивая каблуками, и вскоре скрылся за углом сада.
Александр Николаевич несколько минут стоял, погружённый в раздумье. Алексей Сибиряков всё ещё не вернулся из Урги, задержавшись там по торговым делам. Радищев давно собирался зайти в дом своего петербургского приятеля, но не был знаком с его женой и всё не решался.
Елизавета Васильевна не раз передавала ему приглашения Сибиряковой, сделанные через губернаторшу. Сейчас он ещё чуточку поколебался и, уступая не столько желанию обязательно побывать в доме Сибирякова в его отсутствие, сколько тому, чтобы не показаться неучтивым, решился на визит.
Хозяйка с радостью встретила Радищева. Александр Николаевич прошёл в светлый зал, обставленный совсем во вкусе петербургских богатых домов.
Прекрасная фламандская картина, тканная на императорской мануфактуре, занимала большую часть стены. Среди других произведений искусства Радищев увидел портрет Державина, вставленный в тяжёлую лепную раму. Портрет был исполнен с большим мастерством, и Гавриил Романович будто живой сердито смотрел на него.
Александр Николаевич вспомнил, что на манускрипте «Путешествия», который он в знак благодарности преподнёс Державину, как ему передавали позднее, тот написал:
Мысли Радищева прервала любезная хозяйка дома, сочувственно относившаяся к нему. Она знала его историю, рассказанную услужливой губернаторшей Пиль, но ей не терпелось самой услышать об этом из уст загадочного изгнанника. Она осмелилась спросить, знаком ли ему живописец, чьей кисти эта картина, но Радищев промолчал. Она не могла знать, какую бурю чувств поднял в его душе портрет Державина.
Сибирякова, немного растерянная, но не обиженная, пригласила Радищева присесть в кресло у круглого столика и кивнула горничной, сразу же скрывшейся за стеклянными дверями.
Откинув шлейф бархатного платья и аккуратно подобрав его, хозяйка присела напротив, облокотившись на стол полными руками, отягощенными дорогими браслетами и кольцами.
Глаза её, открытые и любопытные, с какой-то жалостью посмотрели на гостя. Вся фигура женщины, её скупые жесты и взгляд выражали сочувствие Радищеву, которое она старалась во всём подчеркнуть.
— Господин Радищев, — придав голосу как можно больше теплоты и сердечности, заговорила Сибирякова, — вы продолжительно задержались, рассматривая портрет почтенного одописца… — и заметив какую-то рассеянность, даже больше того, удручённость на его лице, продолжила уже в полушутливом тоне, пытаясь развеселить странного гостя:
— У картины своя забавная история. Послушайте. Мой муж, обожая талант Державина, послал в подарок ему соболью шубу и шапку. Это было в наш знаменательный семейный день… Гавриил Романович ответил нам дорогим подарком.
Александр Николаевич неожиданно для Сибиряковой встал.
— Позвольте, сударыня, покинуть вас.
— Куда вы спешите?
— Тороплюсь к семье…
— Я не отпущу вас без угощения…
Раскрылась стеклянная дверь, и появилась горничная. На серебряном подносе стояли стаканы с густо заваренным чаем, вазочки с печеньем и янтарным мёдом.
— Пожалуйста, отведайте.
Радищев вновь присел и, молчаливо позванивая ложкой о хрусталь, отпил несколько глотков горячего чаю, попробовал сибирского мёду и печенья.
Откинувшись на спинку кресла и показав рукой на портрет Державина, каким-то чужим голосом Радищев сказал:
— Я знавал его хорошо. Чудеснейший человек! — он говорил равнодушно, почувствовав себя страшно одиноким в этом доме.
Потом вполголоса он прочитал напамять державинские слова:
Удушающая обречённость охватила Александра Николаевича. Почему припомнились ему именно эти стихи? Он был не согласен с ними, и сейчас душа его протестовала против слов Державина. Только подлинный раб, пресмыкающийся перед властью сильных, мог назвать человека рабом. Человек — венец природы, гордость её! Какие странные мысли и ассоциации навеял портрет Державина.
— Простите меня, — сказал Радищев. Он поднялся и, поклонившись Сибиряковой, пошёл к выходу.