Прошло лишь несколько лет, и память о нём, как немеркнущий луч, вновь всплыла в достойном преемнике. Она возродилась в юном Пушкине и ожила в его стихах.
Имя запрещённого писателя Пушкин услышал от своей бабушки Ганнибал в годы, когда в его детском сознании на всю жизнь откладывались первые впечатления, первые услышанные разговоры. Ребёнок только начинал помнить себя.
Бабушка Пушкина, Марья Алексеевна Ганнибал, жила с дочерью Надеждой, матерью поэта, в северной столице как раз в те годы, когда Радищев печатал в домашней типографии своё «Путешествие из Петербурга в Москву», когда над ним свершался суд и писатель был сослан в Сибирь. Дом бабушки Ганнибал находился через улицу от усадьбы Радищевых. Елизавета Васильевна с детьми, а Марья Алексеевна с Надеждой ходили в одну церковь, часто встречались, навещали друг друга и, как это бывает между соседями, подолгу беседовали.
Ганнибал, происходившая из обедневшей дворянской семьи, была женщиной умной и рассудительной. Она любила читать книги и разговаривать о литературе.
Почти всегда, покидая двор Радищевых, она задерживалась возле памятника, поставленного Александром Николаевичем своей любимой Аннет. Марью Алексеевну, жившую одиноко с дочерью, трогала до глубины души большая любовь Радищева к покойной жене. Ей, несчастной в своём браке с Осипом Ганнибал, лишь мечталось о настоящей мужниной любви и счастье. Марья Алексеевна знала всё, что постигло Радищева, и по-своему сожалела о нём. И позднее, занимаясь воспитанием своего внука Сашеньки, она не уставала рассказывать ему о знатных делах Ганнибалов, о литературе, о писателях, которых знавала по их сочинениям и с которыми встречалась на своём веку.
Слова бабушки Ганнибал о смелом сочинителе, сосланном за книгу в Сибирь, запомнились ему на, всю жизнь. Вполне осознанно Пушкин вспомнил о Радищеве, когда был в лицее. И воспоминания детских лет оказались сильны в нём именно здесь, когда он очутился оторванным от своей семьи.
К лицею примыкал обширный екатерининский парк, украшенный памятниками славы родного отечества. Здесь воспоминания детских лет подкреплялись тем, что он видел и читал сам. На цоколе мраморной ростральной колонны, украшенной носами кораблей, воздвигнутой Екатериной II в честь побед, одержанных над турками в 1771 году, Пушкин читал: «Крепость Наваринская сдалась бригадиру Ганнибалу». Это был его дед. Бабушка рассказывала много интересного и увлекательного про ратные подвиги Ганнибала. Вспоминая эти рассказы, у Пушкина рождались поэтические замыслы — ему хотелось воспеть подвиги деда Ганнибала.
Недалеко от ростральной колонны лежало, как большое зеркало на лугу, широкое озеро, отражающее густые и яркозелёные купы деревьев, залитых солнцем. Удивительная тишина сковывала парк. Только звенели в листве птичьи голоса, их переливчатые трели и щёлканье. Пушкин любил приходить сюда после уроков и подолгу гулять здесь.
Царское село было в двадцати пяти верстах от столицы. Охваченный воспоминаниями, Пушкин уносился в Санкт-Петербург. Лицеистам воспрещалось выезжать в столицу, но он, в мыслях, каждодневно гулял по её проспектам, рассматривал её памятники и дворцы. Сейчас он лежал на шелковистой траве против мраморной колонны, увенчанной орлом. Память о дедовских подвигах уносила его в будущее.
Совсем недавно он прочитал сочинение покойного Александра Радищева. Сильные впечатления потрясли его. Всё, что он узнал из радищевских сочинений, перемежалось с воспоминаниями детства, с рассказами бабушки Ганнибал об удивительном и смелом человеке.
Ратные подвиги деда, — величественные и бесстрашные, отступали перед рыцарской самоотверженностью писателя, осмелившегося вступить в единоборство с самодержавием. Душу этого несломленного, но загубленного вольнодумца с сердцем неустрашимого воина, какое было у деда Ганнибала, Пушкин понял много позднее. В лицее он был окутан, словно колдовской силой, впечатлениями от радищевской богатырской повести «Бова».
Пушкин читал эту повесть, уединяясь от лицеистов в парке, но ночью, когда тушил свечу на конторке, ложился спать, подолгу не мог уснуть. Слабый свет луны, пробивавшийся сквозь листву деревьев, подступивших к окну его комнаты, бледными бликами лежал на полу, падал на кровать.
За окном свободно шумел ветер, перебирая тяжёлыми листьями дубов, а Пушкину казалось, это шумит море, неизвестное море, в которое раздражённые матросы выбросили Бову. И разыгравшемуся воображению подростка почти отчётливо виделся богатырь, прибитый волной к берегу незнакомого острова. Шаг за шагом, день за днём, Пушкин шествовал за своим героем, жил его думами, вместе с ним делил радости, огорчался неудачами.