Священник был приглашён. После того, как закончилось соборование, Елизавете Васильевне показалось, что Радищев остался недоволен, и она сказала ему:
— Я знаю, Александр, тебе неприятно, но обещай исполнить мое последнее желание — похоронить меня по всем церковным обычаям. Я так хочу…
— Лизанька, отбрось свои мрачные мысли. Зачем ты их внушаешь себе.
— Я же знаю, что умру, — просто сказала она, как будто речь шла не о жизни и смерти, а о чём-то несущественном и незначительном для них обоих.
В один из дней на постоялом дворе возник шум. Радищев вышел, чтобы узнать, в чём дело. Незнакомый мужчина в накинутой на плечи енотовой шубе и в треуголке с возмущением говорил Носкову, что ему не дают лошадей, что он опаздывает в Иркутск, что смотритель ямской станции — непробудный пьяница и мот. Он опрашивал, не даст ли ему хозяин постоялого двора своих лошадей?
Носков отказался дать лошадей, объясняя, что на смотрителя надо как следует прикрикнуть, припугнуть его, и подстава обязательно будет. И, чтобы отвязаться от просителя, посоветовал ему обратиться к постояльцу Радищеву — важному чиновнику, возвращающемуся в Россию. Носков, приметивший, что Радищева успели посетить комендант Зеленов, винный пристав из Туруханска, какой-то проезжий сержант, ссыльный поляк и местные купцы, в самом деле возомнил, что тот может оказать помощь и заставить смотрителя дать требуемых лошадей.
При упоминании имени Радищева мужчина в енотовой шубе встрепенулся и оживлённо переспросил:
— Радищев?
Носков утвердительно кивнул головой и, заметив Радищева, появившегося на крыльце, указал рукой.
— На помине лёгок, вон на крыльце стоит…
Мужчина в енотовой шубе направился к крыльцу.
— Господин Радищев, — вскинув руку к треуголке, произнёс тот, — честь имею представиться поручик Ловцов…
— Штурман, плававший на «Екатерине» в Японию? — в свою очередь спросил Александр Николаевич.
— Так точно! — отчеканил Ловцов.
— Рад, безгранично рад встрече и нашему знакомству, — тепло произнёс Радищев, сходя с крыльца.
Поручик Ловцов лёгким движением устремился ему навстречу и крепко пожал протянутую руку Радищева.
— Премного наслышан о вас от покойных Эрика Лаксмана и Григория Шелехова, — сказал он с гордостью.
— Пройдёмте ко мне, — пригласил Александр Николаевич. — Возвращаюсь в родные места… Помилован… Тяжелая болезнь жены на некоторое время задержала меня в Таре…
Григорий Ловцов с сочувствием выслушал Радищева. Войдя в комнату, он скинул шубу и, повесив её на олений рог, остался в темносинем морском мундире. Высокий, обшитый галунами воротник подпирал его гладко выбритый подбородок. Чёрные усики, в разлёт придавали мужественному лицу штурмана гальота «Екатерина» особую красоту. Глаза, живые и выразительные, поблёскивали, как чёрная смородина, обмытая утренней росой.
Поручик Ловцов с первой минуты расположил к себе Александра Николаевича. Открытый и простой, он завязал с Радищевым самый непринуждённый разговор, как его давний знакомый.
Сначала Александр Николаевич выслушал Ловцова о поездке его в Москву, потом о лошадях и смотрителе, а затем заметил:
— А я ведь не знаю подробностей вашего путешествия в Японию, расскажите о нём…
Александр Николаевич глубоко интересовался этой экспедицией, затеянной Шелеховым и Лаксманом.
— Я не доволен ею, господин Радищев, — начал штурман «Екатерины». — Экспедиция наша не оправдала надежды. В сей далёкой и незнакомой стране нас встретили недоверчиво, проявили к нам восточное вероломство и коварство…
Александр Николаевич внимательно слушал Григория Ловцова, участника первой дипломатической экспедиции русских в Японию, и думал о смелости и важности начатого Шелеховым и Лаксманом предприятия.