Он подошёл к кровати Елизаветы Васильевны, дотронулся рукой до её лица. Она открыла глаза.
— Я схожу к исправнику. Посыльный был…
Рубановская ничего не ответила, а лишь согласно кивнула ему, слегка приподнявшись в постели. Он знал как тяжело было ей сейчас и от жуткой головной боли, и от гнетущей обстановки, и от неустроенности жилья в Илимске, но Рубановская не говорила об этом, не жаловалась на жизнь и её неудобства. Александр Николаевич высоко ценил выдержку своей подруги. И то, что Елизавета Васильевна молчаливо переносила свои страдания, не высказывая ему жалоб на окружающее, подкрепляло его. Рубановская просила лишь о том, чтобы в переднем углу у неё всё время теплилась лампада, и Александр Николаевич исполнял её желание. И сейчас она тихо сказала:
— Поправь лампадку, Александр, и иди…
Радищев поцеловал Рубановскую, поправил лампаду и, одевшись потеплее, направился в земскую канцелярию.
Морозный воздух, словно настоенный на спирту, сразу захватил дыхание, как только Радищев вышел на крыльцо. Багровое солнце, что держалось совсем низко над угрюмыми горами, расплылось вдруг в огромный огненный шар и заслонило всё перед глазами. Александр Николаевич грузно сел на скамью, облокотился на, перила крыльца. Он почувствовал, как к горлу подступает тошнота и по телу пробегает озноб.
Несколько минут Радищев просидел неподвижно, пока не пришёл в себя. Надо было бы вернуться домой, отлежаться, но прояснившееся сознание подсказывало — его ждёт земский исправник. Он поднялся со скамьи и, осторожно спускаясь по ступенькам, пошёл со двора.
Земская канцелярия находилась в конце улицы, вытянувшейся по берегу Илима. Пока Радищев шёл, ему стало лучше, хотя попрежнему знобило.
Когда Александр Николаевич вошёл в канцелярию, земский исправник Дробышевский сидел на лавке в переднем углу, за длинным столом. Он бросил косой, мутный взгляд на вошедшего, разгладил здоровенной ручищей сначала густую бороду, а потом намасленные длинные волосы, подстриженные скобкой.
— Заставляешь ждать, — не глядя на Радищева, прогремел исправник, — а у меня можа дела замерли…
Дробышевский громко, икнул, зажал ладонью рот и уставился на Радищева. Он привык к тому, чтобы при первых его словах люди, с которыми он говорил, трепетали перед ним. Этот спокойно стоял. Не таким он представлял себе государственного преступника, когда получил строжайшие бумаги о нём из Иркутского наместничества, но каким именно, Дробышевский не объяснил бы и теперь.
— Молчишь? Порядки нарушаешь, за-а-коны! Не дозво-о-лю! — Земский исправник поднялся с лавки, опираясь на широко поставленные руки, почти выкрикнул:
— Я главная власть тут, — он ударил себя кулаком в грудь, — я на всю округу губернатор… Замордую, но ослушаться не до-о-зволю!..
Дробышевский ударил по столу кулаком с такой силой, что треснула столешница. Он опять громко икнул и заревел:
— Аверка, квасу!
Молодой подканцелярист в длинной посконной рубахе юркнул за перегородку и, разливая на бегу квас из железного ковша, очутился возле земского исправника. Дробышевский большими глотками осушил ковш и сел на лавку.
Наступила томительная пауза. Дробышевский, что-то соображая, уставился на Радищева.
— Кирюшка, где ты?
— Тут, ваше благородие, Николай Андреич…
— Бумагу окружного надзирателя мне.
— Она на столе, ваше благородие.
— Не вижу, по-о-дать!..
Кирилл Хомутов, приходивший к Радищеву, шагнул к столу, взял пакет и подал его земскому исправнику. Тот долго вытаскивал из конверта бумагу, плевал на пальцы, чтобы ловчее захватить её, а когда вытащил и развернул лист, то ещё дольше водил глазами по написанному, плохо разбирая почерк переписчика окружного надзирателя.
Радищев всё это время стоял у порога, не двигаясь с места. Он был поражён грубостью земского исправника. Только теперь, когда Дробышевский уткнулся в бумагу, до Александра Николаевича дошёл смысл слов, сказанных ему писцом. Он знал, как следовало отвечать ему на грубое, неучтивое обращение.
— Я не привык к такому тону, — сказал Радищев.
— Обучу, — отозвался Дробышевский и снова, вперив свои мутные глаза в Радищева, заревел:
— Словоблудничал!
Дробышевский опять икнул.
— Аверка!
Подканцелярист уже стоял перед ним.
— Из тебя толк будет! — беря у него ковш одной рукой, а другой потрепав космы парня, сказал исправник, — пронырливый, дьявол, кто тебя такого родил?