Что об этом думал Аполлон?... Он бежал от этого в мыслях. Но если следовало признаться самому себе, то он скорее был бы с первыми, чем со вторыми; он знал своих крестьян, и он не думал, что в имении Романовых им так уж плохо живется, но он и не был уверен, что они не желали бы стать свободными (хотя сами крестьяне не всегда знали: что для них свобода — благо или зло; свобода — роскошь, но свобода — и испытание, которое не все выдерживают); Аполлон знал немало случаев, когда отпущенный на свободу крестьянин, помыкавшись и хлебнув бед, возвращался к хозяину с просьбой принять его обратно; что же касается самовластия государя-императора, то ослабление его, по мнению Аполлона, неминуемо должно было разрушить страну; власть — это как чан, в который насыпан горох; убери чан — и горох рассыплется... Еще дед Аполлона рассказывал ему, маленькому мальчику, как начиналась и чем закончилась революция во Франции. Так все вышло печально!... Однажды за завтраком, размачивая в чашке медовый пряник, дед сказал слова, которые крепко запали в память Аполлону: «При нашем русском легкомыслии, при нашей необузданности очень скверно будет, если один сумасбродный моряк привезет в Россию на своем корабле гильотину. Кто знает, не плывет ли уже тот корабль?..»
Быть может, Аполлон ошибался, но он не считал себя вправе что-либо круто менять в мире людей или стремиться к этому...
«Нет, бежать, бежать от этих крамольных мыслей! Куда они заведут законопослушного порядочного человека?..» Аполлон согласен был с Горацием, которого неплохо знал и любил:
О том, что ждет нас, брось размышления, Прими, как прибыль, день нам дарованный Судьбой и не чуждайся, друг мой, Ни хороводов, ни ласк любовных...[5]Гораций, судя по этим бессмертным стихам, явно не был чужд идеалов эпикурейства, утверждающего, что телесные, чувственные наслаждения — источник всех благ, а знания следует обретать во имя единой цели — безмятежности духа и бесстрашия перед лицом смерти...
Аполлон полагал: что толку загадывать на завтра, если не можешь на это завтра повлиять? Действительно, не проще ли полно жить сегодня — творить и любить?.. Творения твои и любовь — не есть ли сами по себе залог обеспеченного и счастливого будущего?
«Каждый, кто может принести пользу, волен как хочет распорядиться своей жизнью... И по какому бы первоначалу он ни жил, а пользу принесет...» — подумав так, Аполлон со спокойным сердцем повернулся к крепости спиной.
На ум ему сейчас пришла Милодора. Вот достойный предмет грез!... Вот кому жизнь посвятить, кого носить на руках по саду, кого ласкать и нежить, кого оберегать от превратностей бытия, кому служить — как служили своим прекрасным избранницам благородные мужи средневековья...
Невольный вздох вырвался из груди.
Гулко ударил колокол, когда Аполлон вошел в дом. Из лакейской выглянул тот худощавый бородатый старик и, молча кивнув Аполлону, опять исчез. Аполлон догадался, что старик этот — Антип — не только здешний дворник, но и привратник, и, может, истопник, и кто еще, сразу на ум не придет... Небольшое число прислуги — был еще один признак того, что дела у хозяйки дома ныне идут не блестяще.
Колокол все еще гудел. Чтобы не привлекать к себе особого внимания, Аполлон приглушил колокол рукой. Прочитал на нем надпись. Это была рында со шведского брига «UPSALA», по всей вероятности, потопленного в одном из морских сражений прошлого века...
Первая ночь в доме показалась Аполлону жутковатой. Он был один на чердаке. Изменилась погода, со стороны моря налетел сильный ветер. Под ударами его где-то гудело кровельное железо, слышались всякие шорохи, постанывали, поскрипывали стропила и дрожали стекла в окне.