— С аббатом в деревне случился обморок. Да такой странный обморок, что ни дыхания, ни сердцебиений... Местный лекарь, сочтя аббата умершим, взялся вскрывать его. А аббат в момент вскрытия возьми да и очнись. Увидел свой разрезанный живот и испустил дух — на сей раз по-настоящему... А еще сколько раз бывало — хоронили людей заживо, не разобравшись... — лекарь надрезал ланцетом внешнюю оболочку мозга, из надреза проступила кровь (труп оттаивал потихоньку). — А потом, когда эксгумацию делали зачем-то, обнаруживали останки то на боку, то на животе...
— Остается посочувствовать несчастному аббату, — улыбнулся одними губами сосредоточенный Холстицкий.
... У Аполлона тут зашумело в голове, зарябило в глазах. Он подумал, что это предвестники обморока, и тихо покинул помещение.
Сквозь шум этот Аполлон едва услышал:
— В верху живота... Не забывайте...
Доктор Федотов и Холстицкий, переглянувшись, посмотрели ему вслед.
Глава 12
Ворона у господина Карнизова была особью мужеского пола. Карнизов называл своего пернатого питомца Карлушей и часто выпускал его из клетки. Следует даже сказать, что Карлуша проводил больше времени вне клетки, чем внутри нее. Во всяком случае, это можно было утверждать, принимая во внимание количество естественных отметин, присутствующих повсюду... Единственно о чем беспокоился Карнизов, так это о том, чтобы дверь в зал всегда была плотно прикрыта (чтоб не распахнул ее случайный сквозняк) и Карлуша не улетел. Кто тогда будет скрашивать досуг одинокому человеку?
... У Карнизова с утра было хорошее настроение. Поэтому нет ничего удивительного в том, что ему захотелось поразвлечься, потешить слух. Карнизов выпустил Карлушу из клетки и громко хлопнул в ладони. Звонкое эхо прокатилось под сводами зала...
Переполошенный этим шумом Карлуша, хлопая крыльями и теряя перья, взмыл под потолок; покружил там немного, ударяя тяжелым клювом в стекла; но уже через минуту нашел себе удобный насест на капители колонны.
В этот момент, постучав, в зал вошла Устиша:
— Можно? Я с уборкой... Я стучала...
— Дверь... — велел Карнизов.
Устиша поплотнее прикрыла за собой дверь и осмотрелась. Работы предстояло немало. Тут и там на паркете виделись черно-белые кляксы птичьего помета, перья...
Господин Карнизов, поскрипывая сапогами (он был в серой казенной рубахе навыпуск, в каких-то синих штанах и в сапогах; дома — в сапогах!...), прошел поближе к той колонне, на которой расположилась птица.
Он стал под колонной.
— Карлуша! А ну!... — и он опять громко хлопнул в ладони.
Звук получился, как выстрел.
Карлуша встрепенулся, взмахнул крыльями, однако остался сидеть на капители. Отозвался раздраженно:
— Кар-р!... — а затем добавил уверенно и хрипло: — Кх-кхар-р-р!...
Господин Карнизов даже прикрыл глаза от удовольствия:
— Замечательно!... Превосходно!... Чем не музыка!... Надо бы для тебя, Карлуша, подружку завести. Да и мне подружка не помешала бы... — тут он повернулся к Устише. — А что, скажи, твоя госпожа еще не приехала?..
Вернувшись, Аполлон застал у себя под дверью Карпа Коробейникова. Тот поклонился:
— Спаси вас Христос, барин!... Исхудали совсем... Спустя пять минут Карп выкладывал из корзины снедь.
— Вот хлеб от Марфы, совсем свежий был...
— Как поживает Марфа? — Аполлон с задумчивым видом отщипнул кусочек от каравая и без особого аппетита съел.
Карп покачал головой, глядя на него:
— Хорошо поживает, слава Богу!... А вот масло от Феклы...
— Как поживает Фекла? — Аполлон лег на постель и уставился в потолок.
— Хорошо поживает, слава Богу!... А вы бы, барин, подумали о себе. Нельзя так много писать. Одно что кровью пишете... — он опять покачал головой. — Вот сало от Степана... А барышни Кучинские опять спрашивали о вас... Аполлон вскинул брови:
— Бог с ними — с барышнями!... Как брат мой? Карп с сумрачным видом пожал плечами:
— Да как! Обыкновенно... То в окно глядит, то развздыхается, то просит страничку перевернуть.
— Ворчит?
— Ворчит помаленьку... Эх, судьба окаянная!... Молодому бы барину танцы танцевать...
Каждый день Аполлон работал в библиотеке Милодоры. Сдав книгоиздателю «Буколики», принялся за перевод «Энеиды». Но в последнее время его все более привлекали собственные философские тексты. Некоторым своим мыслям Аполлон находил подтверждение у немецких и французских авторов (в шкафах было немало книг на европейских языках). Временами, отвлекшись от перевода, Аполлон записывал на отдельных листочках свои мысли. На самые разные темы. Он писал о любви, о воле, о Духе, о сладости познания и так далее. Писал ровным убористым почерком. Листочков у него уже собралось много. Когда Аполлон как-то привел их в порядок и разложил по темам, то не мог не заметить, что многие мысли, казавшиеся ранее обрывками, удачно дополняют друг друга, а все собрание мыслей как бы складывается в теорию... И теория эта становилась все яснее, она все более проявлялась — как все более проявляется человек, выходящий из тумана.