Из лесов, из равнины, из камышей еще одна на другой подходили телеги со стариками с бабами. Крестились, спрашивали торопливо, испуганно:
— Молитесь, каторой раз идете?
— Первой.
— Помогай бог!..
Дождавшись конца хода, чухали лошадей и шли последними. Крестились мелкими, как мыший бег крестами, растягивали каждое слово забытых молитв:
— Помогай бог!.. — спаси и помилуй!..
Еще подходили телеги. Далеко в камышах терялась рваная шапка Хрументила, рыжая его лошадь.
Ели сухари. Пили тягучую зеленую воду, спрашивали с отчаянием:
— В каторой раз?
— Второй!
Ездил Анрейша по тропам, слышал треск, храп лошадиный, а на большой путь показаться боялся. Выехал раз, метнулась к нему старуха, пронзительно закричала:
— Уйди, уйди, охальник, скройся, чтоб тебя не было! Хрументилу скажу!..
— Варвару бы мне, — попросил Анрейша.
— Нету Варвары, не искушай, идол. Молись!
— Кому?
— Молись кому хош, молись! Все молються, идут, пост!..
Часто кашляя, старуха заплакала:
— Усю грудоньку разломило, в баньке бы счас, маслица бы мне, а не дают!..
…Говорили томские про свою губернию, про сбор кедровых.
Тоскливо спросил Анрейша:
— Этак мы сколь пройдем?
— Пройдем аж до самой осени, сорок раз, ну!..
— Продухтов не хватит…
— А коли собьемся, Анрейша?
— Хрументил знат! Он на телегу зарубки делат, топором. Не собьеться.
Вода в озере цвела розово и золотисто. А камыши желтели и пахли тускло. Снизу, подымая на плечах прошлогодние трупы трав, — рос новый камыш — лаковый, липкий и веселый.
Летели утки осыпая пух. Атласно гоготали гуси, а вокруг Лоскутного озера несло телеги, похожие на лоскутья.
Ходил с кадильницей Хрументил. Заглядывая в лица, шептал строго, напуганно:
— Не слабей, постись, молись!.. Бог-то, бог!..
Но про бога молчал старик седой и хитрый.
Томилась Варвара, глядела на горящие леса. Подкатывался к сердцу черной анрейшин волос над корявым скуластым лицом.
Спрашивала тоскливо одноглазую бабку Анну:
— На спокойну землю скоро придем, жду-у?.. Мочи нет терпеть, плесень по грудям пошла, страшна!.. Спать на кравати хочу-у, бабка-а!.. Чуеш?
Отвечала одноглазая неспешно:
— Счас, дитятко, счас придем на спокойну землю!.. Обожди!
— Камыш да камыш, Господи! Скоро, бабка, земля-то голая?
С шипом бежали озером желто-зеленые камыши. Вода походила на травы, ветер хлюпался в камышах зеленобородый и мокрый.
Тянулись телеги, скрипели. Скрипели камыши. Голоса людей были тихие, утомленные. Молитвы не колыхали губ.
Испуганно шептал лысобровый Хрументил:
— Терпите, хрященные — пятьнадцать и ешшо два: семьнадцать зарубил на телеге. Сколь еще, пытай?
— Многа!
Спрашивали бабы тихо и боязливо:
— Може омманул, странной? Восподи!
Белокостый грозился кнутом Хрументил. Хрипел злобно:
— Молчи, не искушай! Стояла бы али нет на холмище, кабы не он… а тут виденье Мирону была! Я те спрашиваю, была? Молимся ведь, ну!
Строго глядел на багровое заревное небо. Переспрашивал хрипло, тяжело:
— Молимся ведь, ну?..
Шуршали камыши.
Шуршали голосами робкими бабы:
— А може кто ране займет спокойные земли?.. Придет и займет?
Выл по камышу Хрументил:
— Не может етова случиться!.. Зря мы молимся?
И тыча кнутом к небу, спрашивал:
— Зря-я?..
Боками дороги крались Анрейша и томские. Устало говорили:
— Пожалуй не вокруг озера идем, а камышами прямо! Хоть бы землю посмотреть, пашню понюхать. Гниль здесь, смертонька! А коль прямо, куды-нибудь да и придем?
Слушали голос Хрументила, крестились. Фыркало усталое озеро.
— Которой раз вокруг-то идем, не знам!.. народ испостовал, зол, показаться нельзя, пымают, выдадут!..
— Убьют!
— Смертоньки ждем что ли?..
Кричал на них Анрейша:
— Перестань, душу сволочи выматали! Буде-ет!..
И ждал — выйдет на запах его, на храп лошадиный Варвара. Не было ее, не шла. Зорили молитвенницы-старухи, кольцом древним сухим замыкали грехи.
Кольцом жолтым шелестящим кружились озером камыши.
Обходили двадцать первый раз, когда услышал Хрументил хлюпанье и ржанье впереди себя на дороге.
Подумал, — «приехали еще телеги на моленье».
— Обождь, — сказал.
Остановился ход, ждет.
А на дороге человек, а за ним еще. Лошадь под человеком высокая, грузная — копыто как двупудовая гиря. Человек на ней в чесучевом белом пиджаке высокобород и остронос.