В большом кабинете рядом с залом театра он увидал красавицу в черном платье с начесанными на уши висками. Она без жестов, одним поворотом головы отдавала приказания то и дело подходившим френчам.
— Эдакая Сара Бернар в Клеопатре — ишь позерка, — защищался как умел Зеньчугов и вместе с тем не без злорадства подумал: если это и есть она — Бэлла, так художник с «мордоворотом» сел в лужу.
А она, когда очередь дошла до Зеньчугова, сказала, прочтя письмо профессора:
— Есть у вас книги? Учебники? Диссертация?
Блистали зубы, блистали в ушах бриллианты Тэтали, нет ли, но Зеньчугов обмяк и смешался.
— Я книгу еще только пишу…
— А-а, — протянула Бэлла Исаковна, — с понедельника у меня новая программа; все дни заняты специалистами, у которых «труды». Вас же я могу допустить лишь на детские фильмы. Да вот сегодня… Как раз день «Подснежника», праздник детских садов. Попробуйте, гастролируйте! Начало через час. Просмотрите фильму.
Зеньчугов раскрыл было рот отстоять «Звездное небо», но Бэлла Исаковна, отклоняя ручкой возражения, так очаровательно улыбнулась и одним поворотом головы, как мадам Рекамье, сидящая на козетке ампир, приказала подручному юноше:
— Проведите профессора на демонстрацию фильмы.
Зеньчугов, одурманенный Бэллой Исаковной, шагнул вслед за юношей в черный карцер, где вдруг утонул в мягком самоподкатившемся кресле.
Фильма дома Патэ, — пробасило сзади. — Болонка Джильда и фокстерьер.
Глупая болонка перебирает лапками, глупый песик беззвучно над ней лает, штуки Дурашкина, веночки, цветочки — чорт знает, как про такой вздор рассказывать. Эх, надо было отстоять «Звездное небо».
Если-б не улыбнулась Бэлла Исаковна, Зеньчугов бы и отстоял. Небось пред двумя зеркалами изучала эту свою Клеопатру и Рекамье. Ну что же: за такую улыбку и вообще на тех же условиях — Египетские ночи — можно хоть на смерть, и что теперь жизнь?
— Базар в Аббации. Дети входят в школу, муэдзин торопится к минарету.
Рябят в глазах фильма. И вот уже — Муэдзин возвращается из мечети, дети вышли из школы. И марка фирмы Патэ: девочка держит ленту «конец» и ручкой делает поцелуй.
— Все, — сказал бас.
В темноте Зеньчугов впал в забытье. Его разморило. Ночью его давили в вагоне, сегодня с утра он не ел. И вдруг эта Бэлла… как же, мордоворот она, чорта с два…
Товарищ профессор, вас зовет Бэлла Исаковна!
Зеньчугов кинулся вон из карцера.
Бэлла Исаковна, как монашенка, в черном, застегнутая под самый ослепительный подбородок, без жестов, с одним поворотом головы сказала:
— Дети собираются, вы пройдете на место капельмейстера, оттуда подыметесь на эстраду и расскажете картинки. Надеюсь, вы запомнили?
И не принимая возражений, опять улыбка, опять приказ френчу: проводите профессора в оркестр.
И опять безвольный, одурелый, голодный Зеньчугов, стуча сапогами, толкая пустые пюпитры, пролез на вышку капельмейстера.
Френч исчез. Зеньчугов глянул в партер, глянул в ложи… Черные, золотистые головы, дети краснощекие, бледные, в бантах, в белых фартуках, разноцветные, или целыми пачками однообразно-серые, возглавляемые педагогами обоего пола. Как мыши на епископа Гаттона, посыпались они из дверей, во все ряды лож и партера. Их вводили за руку, они вваливались сами с визгом и топотом; самых мелких вносили няньки.
И перед этой оравой кандидат Зеньчугов, оставленный при университете и в поисках синекуры «остриженный под горшок», — чернел одиноко в пустом оркестре.
У Зеньчугова екнуло сердце. Он сполз с вышки капельмейстера и присел на приступку, так что высокий барьер спасал его от детских глаз.
Визг, гул, ад…
И пред носом опять этот френч.
?
— Бэлла Исаковна просит не ошибиться: ваше обращение к детям должно быть «граждане-товарищи», слово «дети» отнесено к сантиментальным привычкам буржуазии. Извольте идти на эстраду.
Зеньчугов взошел по лесенке на авансцену и как от отчаянной погони кидается человек не глядя в роду, он завопил:
— Граждане-товарищи, дети!
И взвизгнули, и радостным, мышиным писком загомозил весь зал:
— То-ва-ли-си!
И вытянув губы, приготовились повторить все слова Зеньчугова.
Но Боже Мой, какие слова! Ведь Зеньчугов забыл фильму. Помнит он только: Бэлла…
Яростный кинулся френч: Бэлла Исаковна приказала немедленно говорить.
Он диктовал: длинно, размеренно — но вышло хорошо.
Как в гипнозе выпалил Зеньчугов:
— Великодушный слон!