Нет нужды прослеживать за ним далее. Скажу только, что когда стрелки на часах приблизились к без четверти двенадцати, незнакомец накидывал на себя мягкий фланелевый халат. И как раз в это время скверная электрическая лампочка, слабо горевшая наверху с красноватым оттенком, вдруг начала медленно, медленно угасать.
Незнакомец только что собрался поглядеть на себя в зеркало. Он был в несомненном волнении, — черты лица обтянулись у него, как в лихорадке, мускулы напряглись, глаза углубились и удивительно похорошели. Увядание света на потолке раздосадовало его. Он поднял голову наверх и нетерпеливо уставился не лампочку. Свет, дошедший было до тусклой красноты, снова стал разгораться и уже достиг прежней яркости, как опять невидимая спазма сократила его, на этот раз гораздо скорее прежняго, и не успел господин оглянуться, как лампочка наверху потухла. Таков уж был экономный обычай приморского городка; станция, предупредив жителей, к полуночи отнимала свет.
— Чорт возьми! — сказал господин, очутившись в полной темноте. Он не курил, спичек у него не было. Взволнованный, чисто вымытый, надушенный, в чистейшем белье, в элегантном халате, стоял он посередине комнаты, слегка растерявшись. Ему надо было в точности знать время. Но как это сделать? Самое разумное — выбраться в корридор и позвонить номерному мальчишке. Он решительно двинулся с места.
Но глядя наверх, незнакомец утратил правильное представление о четырех стенах своей комнаты. Он шагнул туда, где, как ему казалось, была дверь, — и наткнулся на кровать, пребольно разбив себе коленную чашечку. Охая и потирая ушибленное место, двинулся он в противоположную сторону от кровати и уперся в мягкую обшивку дивана. Тогда, шаря по ней обеими руками, он, наконец, добрался до стены и решил не отступать от нее, пока не нащупает двери. Но самые простые вещи иной раз становятся непреодолимыми. Номер, по капризу неведомого строителя, был весь обделан филенками, повторявшими вдоль стен характерные, прямоугольные плоскости, с ребрами вокруг, как это делают обычно на дверях. Скользя рукой по этим филенкам, незнакомец принимал их за двери; он водил ладонями по выемкам, поднимал их до карнизов, нагибался к самому полу — и нигде не находил ни дверной ручки, ни замочной скважины, ни ключа. Тогда, на мгновенье остановившись, он решил сообразить, где может быть дверь, и стал припоминать расположение мебели. Ему вспомнилось, что прямо против двери висело стенное зеркало. Он решил отыскать его и уже от него, по прямой линии, пересечь комнату. Но по пути к зеркалу он сделал еще одну попытку: наткнулся на ковровую занавесь, проник к окну, приоткрыл ставню — ничего, нигде ни единого клочка света; окно выходило в тупик; разыгрывался ужасный осенний нордост; с треском и свистом гнулись внизу деревья, пыль обдала его душным запахом, небо чернело, сплошь забросанное волокнами туч. Не было ни луча, ни мерцанья, ни перехода к иной степени темноты, которые могли бы помочь глазу. Ничего, та же безнадежная тьма.
Вздохнув, он задернул окно и добрался ощупью до зеркала. Стал, прислонившись к нему спиной, вытянул вперед руки и зашагал, как ему казалось, по перпендикуляру. Но не тут-то было! Он, неизвестно каким образом, наткнулся на ширму, за которой должна была стоять кровать. Вернувшись к зеркалу, он повторил свою попытку и на этот раз поскользнулся на груде грязного белья, упал и расшиб себе лоб. Им овладела вспышка безумной раздражительности, свойственная нетерпеливым и властным людям. С бешенством рванулся он по диагонали, вцепился в стену и стал бегать вокруг комнаты, ощупывая однообразную обивку стен. В этом бесконечном круженьи он натыкался на кровать, стол, стенное зеркало, занавес и умывальник, потом опять на те же предметы, и опять. Но стенные филенки всюду походили на дверь, и в этой бесконечной двери нельзя было найти ни замка, ни скважины. Тогда он остановился в своем сумасшедшем беге, хрустнул пальцами и стиснул челюсти с такою силой, что они заскрипели.
Читатель, в нескольких шагах от него, в той же гостинице, ровно в половине первого, его ждала женщина, которую он любил безнадежно три года; с которой провел целый месяц в опасной и раздражающей близости, когда прикосновенье любимой руки начинает причинять не наслажденье, а муку; от которой был насильственно удален, и которая позвала его, позвала сама, несколькими страстными словами, написанными карандашом, на клочке бумаги, вырванной из мужниного блокнота. Он преодолел тысячу верст, исполнил все с той легкостью и удачливостью, что дается лишь Эросом, и когда весь план, казалось, должен завершиться сладчайшей наградой, он заблудился в четырех стенах своей собственной комнаты! Что-то, похожее на рычанье, вырвалось у нашего героя. Нелепость этой маленькой, детской преграды, после того, как он сломил ее упорство, обманул ревнивого мужа, одолел огромное пространство, показалась ему чудовищной. Потом, когда он сообразил свое положение, ему вдруг кинулась в глаза комическая сторона: человек не смеет, не должен быть смешным в самые напряженные минуты своей жизни; а он был смешон! Густые волны крови поднялись к его лицу и залили ему щеки, шею, уши; он почувствовал себя униженным. Тотчас же энергия его взбунтовалась. Глупости! Ну можно ли падать духом от чепухи! Твердыми шагами прошелся он по комнате, отодвинул с дороги стул, шагнул к стене и — нащупал дверь.