На улицах метель, на невских водах лед…
Топите жарче печь! — Иззябший, он придет…
Но в ночь студеную, где бродит он теперь,
До часа вашего не открывайте дверь!
Елизавета Полонская
Смешалось все. Года войны…
Губительные дни разгрома…
И память царственной страны —
Испепеленная солома!
Но усмиряет день за днем
Слепых и помнящих обиды,
И с тайным ропотом кладем
Мы кирпичи для пирамиды.
Умрем, развеемся как прах,
Как пыль людской каменоломни,
Чтоб силой грозною в веках
Воздвигся памятник огромный.
И вот лопаты землю бьют
В ночи душистой и весенней,
И ограждает рабский труд
Стена колючих заграждений.
Вл. Пяст
1.
КОЛДУНЬЯ.
Т. П. Л-ой
Колдунья, чей взор роковой
Сильнее безумного взора
Поэта с душой огневой,
Живет под острогом у бора.
Она прилетала вчера
И здесь ворожила так-долго, —
И вот обезводела Волга,
А я не заснул до утра.
Мою зачурала любовь,
Другою мне сердце пленила,
И — серая, редкая бровь
Мне нимб золотой заменила.
Не здесь — ты над бором колдуй,
Колдуй над холодным острогом, —
Но в сердце мучительно-строгом
Ты мысль обо мне не задуй!
Теперь ворожеины дни,
Неделю стоит новолунье;
Колдунья, колдунья, колдунья!
Ты мысль обо мне не гони…
2.
РЕКВИЕМ ЮНОСТИ.
Мне тридцать лет. Мне тысяча столетий.
Мой вечен дух — я это знал всегда.
Тому не быть, чтоб не жил я на свете. —
Так отчего так больно мне за эти
Быстро прошедшие, последние года?
Часть Божества, замедлившая в Лете,
Лучась путем неведомым сюда, —
Таков мой мозг. — Пред кем же я в ответе
За тридцать лет на схимнице-планете,
За тридцать долгих лет, ушедших без следа?
Часть Божества, воскресшая в поэте
В часы его священного труда, —
Таков я сам. — И мне что значат эти
Годов ничтожных призрачные сети,
Ничтожных возрастов земная череда?
За то добро, что видел я на свете,
За то, что мне горит Твоя звезда,
Что я люблю, люблю Тебя, как дети,
За тридцать лет, — за триллион столетий, —
Благодарю тебя, о, Целое, всегда.
Анна Радлова
1.
В сердце мое как в прорубь глядишь,
Крестишься мелким крестом, крестись, крестись, —
Черная там некрещеная тишь.
А в твоих глазах глубинной синевы
Хватило бы для глубокой для синей Невы,
И в большой аорте твой сизый голубь живет,
Стонет, воркует, поет —
Люблю, люблю, люблю.
Глупая песня птичья —
Между болью и весельем не знает различья.
А за мною стеною стоят безглазые дни,
Оглушили, ослепили, убили огни,
Которыми каменные пылали города,
И взлетала легкая солома ясель,
И бежали потерявшие звериный разум ревущие стада,
И вопила к небу человеческая страстная страда,
Когда в Фригийском колпаке набекрень
Вбежала в открытые настежь ворота Беда,
На выжженом, на вытоптанном поле не растет ни трава,
ни колос,
Напрасно вся небесная, вся речная, вся твоя синева,
Бессилен твоего сизого голубя голос.
Дай руку, слышишь, будто сердце бьется,
Вот-вот замрет, нет, дальше несется —
То в груди моей горящих городов беззвучный набат.
Проходи своею голубою дорогой, милый брат.
Июнь. 1921 г.
2.
Л. Д. Блок.
Молчи о любви своей и муку
Ковром узорчатым не растилай под ногами,
Не мани меня Амальфийскими садами,
Где теплые от солнца померанцы сами падают в руку.
И в францисканском монастыре вот уже семьсот лет
Колокола поют… динь-донг, динь-донг.
Нет,
Не пойду я с тобою, нету слуха
Для любимого звона и для слов любовных —
Я душою тешу Святого Духа,
Что мне в твоих муках греховных.
Глаз нет, чтобы садами любоваться,
Рук нет, чтобы с тобою обниматься,
А ночью, когда я иду по волчьей поляне, что городом
прежде была, и свищет бессилье
Ветер и беды,
За плечами моими бьются крылья
Самофракийской Победы.