– Как же так. Она сама?
– Рассказывай.
– Вчера с утра я должен был явиться в арестантскую, но только к вечеру все дела сделал да Степан Андреич, наш околоточный, приходил и грозился добавить к неделе еще парочку деньков. Вот я вечером и пошел.
– Так, а где Лукерья была?
– Как хорошая жена, пошла меня провожать.
– Что за крики были у тебя в комнате?
– Дак, не хотела она идти, вот и пришлось ей кулаком внушить, что убоится жена мужа своего.
– А дальше?
– Пришли в участок.
– Какой дорогой шли?
– Через парк там ближе.
– В парке ты не скандалил?
– Нет, она шла за мною, как привязанная, все молчала.
– Хорошо.
Когда Емельянова увели в камеру, Путилин спросил у околоточного:
– В котором часу пришел Егор?
– В бумаге указано десять часов.
– Так, а жену его видел?
– Никак нет, не обратил внимания, хотя, – Степан Андреевич задумался, – в коридоре женщина была. Я видел ее мельком, молодая с цветным платком на плечах.
– Не признаешь?
– Нет.
– Так, – Иван Дмитриевич задумался.
На улице Путилин резко остановился, словно вспомнил что—то важное, похлопал рукою по лбу.
– Ну и ну, – произнёс, качая, головой, – вот такого поворота я не ожидал. Пошли, мне надо увидеть Аграфену. К ней возникли вопросы.
– А кто убийца? – помощник прищурился в ожидании ответа, зная Ивана Дмитриевича не первый год.
– Потом узнаешь, – быстрым шагом шел в сторону парка, – потом узнаешь.
Аграфена гладила простыни, когда к ней подошли. Глаза задумчиво смотрели на дымок, тянущийся из утюга.
Она вздрогнула, увидев Путилина, и закрыла лицо руками.
– Простыню сожжешь, – проговорил Иван Дмитриевич и поставил утюг на подставку, подошел ближе и что—то тихо ей прошептал, Аграфена кивнула в ответ. Он вновь что—то спросил, она снова кивнула.
– Теперь картина ясна, – произнёс начальник сыска, – только не пойму причины, толкнувшей ее на столь ужасное преступление.
– Это Аграфена? – сказал помощник.
– Когда женщина совершает преступление – это гнусно, – Путилин говорил, словно не слышал слов собеседника, – но когда и жертва – женщина, это становится ужасней во сто крат.
– Ее арестовать?
– Кого ее? – нахмурил брови Иван Дмитриевич.
– Аграфену, – удивился помощник.
– Зачем?
– За убийство.
– Ах вот что, – Путилин рассмеялся, – нет, голубчик, бери сестрицу убиенной, и на Офицерскую. Я сам скоро туда подъеду, только задам один вопрос нашему вдовцу.
Со стены грозно взирал на сестру убитой Государь Император, под ним, подперев рукою щеку, сидел на своем излюбленном кресле хозяин кабинета, грустным взглядом смотрел на зардевшееся румянцем лицо.
– Дарья, – обратился к девушке, – мне все известно.
Сидевшая даже не вздрогнула, только покраснела.
– Не пойму одного, зачем сестру жизни лишать?
– Если бы не она, Егор был бы мой, – наконец послышался ее голос.
Путилин покачал головой.
– Сестра ведь, родная сестра.
– Она мешала моему счастью.
– А где шнурок?
– В комнате Аграфены.
– Понятно.
Дарью увели, помощник присел на стул, где до него сидела девушка.
– Иван Дмитрич, я не понимаю, как Вы догадались?
– Знаешь, девушка слишком молода, продумала многое, да не все. Действительно Лукерья провожала мужа в участок, а посодействовала этому сама же Дарья. Она же вызвала Аграфену из дома, будто Егор ее ждет у дома Этингера в десять часов, в сумраке не видно, кто душит, тем более, что она одела Егоров картуз, сама накинув шнурок на шею сестры, ее задушила. Аграфена испугалась и самого убийства, и за Егора, убежала. Ее вечером видели растрепанной и словно бы помешанной, да и утром она подлила масла в огонь своим поведением и расспросами. Тем более шнурок, помнишь, нам доктор говорил, что на шее тонкий след, найден в комнате у Аграфены. Дарья рассчитывала, что Аграфена со зла расскажет про Егора, но кто поверит женщине после его уходов от нее и их сожительства.
– К чему все это? – удивился помощник.
– Как не странно, но Егор сошелся с нею недели две назад, и Дарья возомнила, что сразу двух убьет зайцев – сестру, сделав Егора вдовцом, и Аграфену, посадив ее за убийство. Подозрительным было, что в конце нашего первого с ней разговора, она начала оговаривать Аграфену.
– А вдовец?
– Что ему, если женщины к нему липли, словно мухи. Каждая из них хочет счастья только самой себе, маленького женского счастья.
Жертвы поневоле. 1873 год