Через Ново—Калинкин мост прошёл быстро. Вдоль канала гулял ветер, то и дело бросавший в лицо поднятый с парапета колючий снег. Жуков на некоторое время остановился в раздумье – идти по Старо—Петергофскому или по набережной Обводного до Бумажной улицы, а там и до канала рукой подать.
Миша решил пройтись по набережной. Оставив по левую руку доходный дом Матвеева, с обшарпанным фасадом и кое—где с отвалившейся лепниной. Пошёл, засунув руки в карманы, где в одном нащупал рукоять пистолета. Мало ли что. Дальше саженей сто не было фонарей, только вдалеке на Лифляндской виднелся столб с круглым пятном жёлтого цвета, словно месяц спустился на землю и указует дорогу одинокому путнику.
Скоро шаг перешёл в бег, под ногами хрустел нетронутый за день снег. Только у дверей артели Миша перевёл дыхание, чтобы не выглядеть испуганной вороной, все ж таки сотрудник сыскного, каждый день с разбойниками и злодеями дело имеет.
Вытер со лба пот рукавом и постучал.
Через некоторое время его провели к старшине.
– Здравия желаю, – произнёс старшина, на его лице хотя и появилась улыбка, но какая—то вымученная, словно сквозь силу, – не с новостями ли к нам о Степане?
– К сожалению – нет, – Жуков снял с головы шапку и пригладил ладонью волосы, от чего показался старшине взъерошенным воробушком.
– Чем могу помочь? Да вы присаживайтесь, в ногах правды нет, – старшина указал на деревянную скамью.
Миша посмотрел на дверь, старшина прикрыл её.
– Ежели вам так спокойнее.
– Скажи, Степан собирался уходить из артели?
– О таком не слышал, хотя чужая душа – потёмки, а Степан ещё тот был, от него лишнего слова не допросишься.
– А работником каким он был?
– Вот только хорошее сказать и могу, что сыновья, что сам, мастеровые, рукастые. У них всякое дело спорилось.
– Все—таки что—то он рассказывал?
– Ну, я говорю, что от его зимой снега не допросишься, не то, что слова.
– Так ничего не рассказывал?
– Нет, вот помню в один раз мы с ним в трактир зашли, прижимистым Степан был, каждую копейку считал, вот говорю, зашли в трактир, тогда он много зелья принял. Так вот поведал он мне, что мечта у него трактир купить и стать хозяином.
– Трактир, говоришь?
– Так, а больше все молчком.
– Земляков княжевских в столице много?
– Не так, чтобы очень, но есть немножко. Вот у нас вся артель из волости.
– А ещё?
– Дак мы не встречаемся, а в деревнях давно не были, кто знает, может, и приехали.
– Из тех, что давно сюда перебрались?
– Не могу сказать.
– К вам в артель мужичок маленького роста с темной бородой с проседью не приходил?
– Мил—человек, – засмеялся старшина, – да так полгорода ходят, каждого не приметишь.
– Он ещё ногу подволакивает.
– Нет, не припомню.
– Хорошо, – Жуков, так и не присевший на скамью, пошёл к выходу, одевая на ходу шапку.
– Вот что, мил—человек. – раздался голос старшины, когда Миша взялся за ручку, – вспомнил я. У нас из земляков, кто пораньше приехал, знаю одного, так он трактир содержит на петербургской стороне.
– И как его зовут, – заинтересовано произнёс Жуков.
– Дорофей Дормидонтыч Ильешов.
– Говоришь трактир на Петербургской?
– Так точно, называется «Ямбург».
– Давно его видел?
– Так почитай года три—четыре, у нас общих дел нет так, что… А к нему ездить далеко и времени не хватает.
– Понятно, а больше таких нет знакомых?
– Больше нет, как на духу.
– Значит, Степан замкнутым был?
– Я ж говорил, как перст, кабы не сыновья…
Будь Миша повнимательней, он бы заметил, что на Бумажной улице за ним пристроился человек, перебегавший от дерева к дереву тихими шагами, не одна льдинка под ним не треснула, словно парил над землёю.
Губернский секретарь остановился на Обводном в нерешительности: до Лифляндской ближе, но там никогда «ваньку» не словишь, а до Старо—Петергофского хоть и подальше, но он более оживлённый. Жуков повернул направо и заспешил. Ему хотелось исправить сегодняшнюю оплошность и ему хотелось самому отправиться в трактир «Ямбург», присмотреться, где стоит, как хозяин выглядит и чем дышит. Может, что и узнать удастся, глядишь и кончик верёвочки в руках почувствуешь.
Человек сзади, сперва схоронился, а потом побежал к Жукову.