– Что скажете! Liebe Gräfin? Какова история! Нет, Фленсбург-то, Фленсбург! – воскликнула Лотхен и снова покатилась от смеха. – Подумайте! Фленсбург-то!
И Лотхен, не имея возможности держаться на ногах от хохота, упала на диван.
Маргарита, с блестящими глазами, с румяным лицом, поневоле тоже начала улыбаться. Действительно, ей казалось, что помимо страшного во всем этом деле есть что-то необыкновенно глупое, если не забавное.
– Фленсбург-то, Фленсбург! – повторяла Лотхен и истерически хохотала до искренних, крупных слез.
Первое движение Маргариты было одеться, чтобы идти прямо на квартиру Шепелева, но Лотхен остановила ее словами:
– Разве вы не помните, ведь офицер сказал вам, что он арестован.
– Я поеду туда, где он арестован.
Долго Лотхен отговаривала барыню не усугублять положения и не делать огласки и, наконец, убедила ее. Маргарита осталась, но с тем условием, что Лотхен сама отправится на Преображенский двор, все узнает, а главное, узнает, в каком положении юноша, как он ранен и что думают доктора.
Лотхен собралась тотчас же, но вместо того чтобы отправиться на ротный двор, отправилась к своим приятелям, людям принца Жоржа, чтобы узнать прежде всего подробности невероятного события, которое приводило ее в такое искренне веселое настроение. Даже дорогой Лотхен мысленно повторила раза два имя Фленсбурга и не могла удержаться от смеха.
XXV
В это роковое утро княжна Василек, проснувшись, по обыкновению, очень рано, оделась, потом, по обыкновению, помолилась и пошла в горницу больной тетки.
Гарина не только не поправлялась, но положение ее было еще хуже. Она была жива наполовину; мозг был отчасти парализован, и больная смотрела бессмысленными глазами на все, произносила какие-то дикие гортанные звуки вместо слов или же спала большую часть дня и ночи с сильным, неестественным храпом, который томительно действовал на Василька. Присутствие ее у постели больной не приносило никакой пользы, а этот сон тетки или бессмысленный взгляд ее действовали так на княжну, что она не могла долго выносить ни того ни другого и принималась плакать. Поэтому Василек стала сажать по очереди около постели больной старших горничных, любивших барыню, а сама сидела у себя. Ее вызывали каждый раз при малейшем движении больной.
На этот раз Василек, постояв около постели и видя, что Пелагея Михайловна крепко спит, вернулась снова к себе.
Каждый раз, что она оставалась теперь одна, на нее всегда нападала тоска. На выздоровление тетки надежды не было. Сестра была бог весть где, и Василек понимала, что Настя никогда не вернется из своей добровольной ссылки. Единственно, что она считала долгом сделать, это переслать сестре ее часть состояния немедленно после выздоровления или смерти тетки. Может быть, тогда она выкупит Глеба! Василек не знала, но только смутно и боязливо чуяла, что заставило сестру пойти за князем и чем убила она тетку.
Единственной отрадой Василька была мысль о Шепелеве. После ее внезапного и странного полупризнания прошло много времени, она привыкла к мысли, что высказалась, что он догадался и знает все. И в лице его, в глазах она читала теперь такое доброе чувство к ней, что если это и не была любовь, то для нее, для ее счастья и этого было довольно. На этот раз, вернувшись в свою комнату, Василек села, не зная, что делать. Но вдруг, без всякой причины, она почувствовала такую тоску, так щемило сердце, так ныла душа ее, что суеверная Василек вдруг заволновалась, вдруг перекрестилась, вдруг заговорила, успокаивая самое себя:
– Что ж это? С чего это я? Помилуй бог! Точно будто еще какая новая беда. И с ним! С ним!
И совершенно невольно, бессознательно Василек очутилась у своего киота и снова помолилась.
Побывав еще раза два или три у тетки, которая проснулась, бессмысленно поглядела на нее и снова заснула, Василек под влиянием все того же тревожного чувства вышла и стала гулять по двору. Наконец, уже в изнеможении, она села на скамейку около палисадника и не понимала, почему такая усталость сказывается в ней. Она не заметила, что часа четыре пробродила по двору.
В эту минуту раздался среди тишины, окружающей всегда их дом, резкий, отчетливо звонкий топот скачущей лошади, и в ворота галопом въехал преображенский офицер.
Василек затрепетала вся, тихо вскрикнула, и во всем ее существе будто раздалось кем-то громко сказанное слово: «Вот!»
Да, она была убеждена, она знала вперед, что и о ком скажет этот незнакомый вестник. Замирая, она двинулась ему навстречу и выговорила: «Ну?!» – так, как если бы ожидала его давно и знала, что он привезет страшную весть.