Предмет их беседы, очевидно, был не простой, а крайне важный. Покинуть театр и поговорить наедине они боялись, так как Петр Федорович мог бы принять их отсутствие на свой счет, приписать своей дурной игре на скрипке. Приходилось говорить в театре и при тысяче нескромных глаз.
Направо, прямо против их ложи, сидела другая красавица, которая не уступала красотою Маргарите. Одежда ее траурная, черная с головы до ног, резко бросалась в глаза среди пестрых, разноцветных костюмов всех дам. Лицо ее было не только сумрачно, но даже печально. Она тоже не смотрела на сцену, но и не шепталась ни с кем, а, опустив глаза и глубоко задумавшись, сидела неподвижно. За нею в глубине ложи сидела фрейлина и какой-то придворный. Это была императрица, которой приказали приехать из Петергофа и присутствовать на спектакле. Это было сделано ей на смех.
Накануне Петр Федорович узнал от Гудовича, что жена говорила кому-то и радовалась, что ее не приглашают на увеселения и празднества Ораниенбаума.
– Ну, так я заставлю ее приехать! – воскликнул он.
И в этот вечер государыня явилась в театр, но решилась протестовать, хотя бы своим черным траурным платьем, с которого только ради приличия сняла плерезы.
Несколько раз во время спектакля государыня и графиня обменивались странными взглядами. Маргарита, глядя на нее, думала:
«Знаешь ли ты, что не нынче завтра я буду просить арестовать тебя, сослать в монастырь и постричь. А эта просьба моя будет исполнена охотно. И тогда, знаешь ли ты, кто может вскоре занять твое место?»
И эти мысли заставили сердце Маргариты замирать как-то особенно. Ничего подобного она не чувствовала никогда за всю свою жизнь.
Императрица, со своей стороны, взглядывала спокойным взором, будто свысока мерила эту авантюристку, явившуюся в Петербург бог весть откуда, прикрываясь именем глупого полурусского вельможи.
Государыня знала отлично, что эта красавица – не Воронцова и вообще не из тех безграмотных и глупых женщин, которыми так много и часто на ее глазах увлекался государь. Государыня смотрела на Скабронскую и думала:
«Я одна, быть может, знаю, чем ты можешь быть, если судьба не захочет заступиться за меня. В этой стране, добродушной и слабодушной, с горстью просвещенных людей, с легионами темного народа, – все возможно! Как легко и просто могу я через месяц, покуда он будет там на войне, сделаться регентшей государства, а может быть, и более… Так точно и ты!.. Завтра меня могут легко и просто с помощью солдат свезти и бросить в келью дальнего монастыря на окраине громадной страны. Тогда с тобой так же легко и просто может быть то же, что было всего сорок лет тому назад на памяти многих еще живых. Ту звали Мартой, тебя звать Маргаритой. До сих пор судьба ваша почти одинакова. Он неумеренно ниже того, глупее, бесхарактернее, а ты неумеренно умнее и красивее той. Сначала из Маргариты ты сделаешься Анной или Елизаветой, как я из Софии Фредерики стала Екатериной. А затем болезненный император может преждевременно сойти в могилу, а у тебя, быть может, уже будет сын. И вот явится на глазах удивленного… даже нет… не удивленного, а боязливого или равнодушного люда… явится императрица Анна Вторая или Елизавета Вторая. Все это только кажется сказкой из „Тысячи и одной ночи”. Но я верю в возможность этих сказок на берегах Невы. Такая сказка может быть и со мной, может быть и с тобой. И теперь, в эту минуту, никто не знает, один Господь знает, про кого услышит Россия и Европа: про Екатерину Вторую или про Елизавету Вторую. Если эти слова: „Елизавета Вторая” – кажутся бессмыслицей, то слова: „Екатерина Вторая” – еще более бессмыслица! В пользу Елизаветы Второй – император, двор, голштинцы, часть гвардии, ему подвластной. Эта сказка имеет за собою законную силу! А сказка об Екатерине Второй – сказка противозаконная. За нее, если дурно и неискусно расскажут ее, – закон поснимает с плеч много умных и благородных российских голов».
И от мыслей этих государыня надолго поникла головой. Ее привел в себя вежливый голос фрейлины, говорящей, что представление кончилось.
Она очнулась и вздохнула. Все в театре были на ногах, некоторые выходили, а против нее в своей ложе уже стояла эта авантюристка… стройная, изящная, и, как-то величественно откинувши бюст свой, дерзко и гордо оглядывалась кругом на публику. И государыня, грустно улыбаясь, шепнула невольно: