Графиня, подумав, приказала любимице впустить деда, когда он сойдет от больного, самой не входить к ней и смотреть за тем, чтобы не принимали никого. Затем она выпроводила Лотхен, вошла в свою красивую полуспальню с куполом и, приотворив дверь в гостиную, начала быстро раздеваться. Через несколько мгновений Маргарита сидела в сорочке перед зеркалом туалета и, расчесывая свои длинные и густые волосы, обсыпала мягкими и волнистыми косами свои снежно-белые и замечательно красивые плечи. Изредка она прислушивалась и зорко взглядывала в зеркало, где отражалась полурастворенная дверь в гостиную…
Наконец дверь из прихожей отворилась, послышались ровные и тяжелые шаги…
Иоанн Иоаннович вошел в гостиную; не найдя никого, он постоял немного среди горницы и, сделав еще несколько шагов, сразу увидел в растворенную дверь Маргариту, полураздетую и сидящую перед туалетом… Она казалась глубоко погруженной в свою думу; голова с распущенными по обнаженным плечам волосами грациозно наклонилась набок, глаза были опущены… Иоанн Иоаннович постоял, вздохнул как-то особенно, будто переводя дыхание от усталости, и едва заметно покачал головой…
«Да! Этакой за всю свою жизнь не видал! – подумал он. – На картинах таких пишут…»
И вдруг Скабронский бросил шапку и палку на диван и подошел к дверям:
– Маргарита, можно войти?.. Ведь уж все одно… Уж видел… – крикнул он через дверь, стараясь придать голосу шутливый оттенок.
Графиня молчала и не двигалась и, по-видимому, не слыхала слов: так глубока была ее дума.
Иоанн Иоаннович тихо, на цыпочках двинулся в горницу и приблизился к красавице…
Маргарита давно следила за всеми движениями старика, но очнулась и вскрикнула, когда губы его коснулись ее обнаженной спины…
– Испугал! – рассмеялся Скабронский искусственным смехом, будто насильно. – Ништо! А ты двери затворяй в другой раз…
– Ах, дедушка… Как не стыдно! Вот, говорят, молодежь дерзка с женщинами, а старики? Тоже хороши!
– А ты двери, говорю, затворяй. Вперед наука… Теперь уж не уйду, хоть убей!
– Вошли, так садитесь. Что ж с вами делать!
Скабронский сел близ туалета и, не спуская глаз с красавицы, жадно любовался ею.
Прошло несколько минут молчания. Маргарита причесывалась.
– Если бы такая, как ты… только пожелала бы… – пробурчал вдруг Скабронский. – Какие вотчины тут? Душу отдашь!
– Я спешу ехать по очень важному поручению Гольца, – выговорила Маргарита. – Беседовать не могу. Уходите теперь, дедушка. Мне надо сейчас одеваться…
– Ну что ж? Я не мешаю… Пожалуй, даже помогу тебе… Ты вообрази, что я – не я, а энта, твоя верченая Лотхен.
Маргарита рассмеялась звонко. Старик будто сам давался в руки.
– Отлично! Это будет вам в наказание за дерзость. Ну, старая Лотхен. Становись… Держи вот…
Маргарита взяла половину своих еще распущенных волос и подняла… Старик стал за нею и, взяв волосы в руки, начал поддерживать.
– Господи, какие… Ей-богу, шелковые!..
– Молчи, Лотхен! Ты забыла, что я не люблю, чтобы болтали, покуда я одеваюсь! – смеясь, вымолвила Маргарита.
И Скабронский стал молча, не спуская глаз с плеч красавицы.
– Ну, готово… – сказала она наконец. – Ну, теперь, Лотхен, чистые чулки вон там в комоде, направо… Башмаки должны быть вот тут, у дивана. Ну, скорее.
Иоанн Иоаннович на рысях разыскал и то и другое…
Лицо его странно улыбалось, краска уже давно выступила на лице и не сходила с гладких щек бодрого старика. Он поставил башмаки на пол и подал Маргарите розовые шелковые чулки…
Маргарита, сидя, приподняла край юбки и протянула ему одну ножку…
– Ну, что же, Лотхен? Дела своего не знаешь! Становись на пол и меняй… Снимай чулок…
Иоанн Иоаннович молча опустился с некоторым усилием на колени, нагнулся и потянул чулок с пальцев.
– Так нельзя снять! – странно произнесла Маргарита.
Прошло несколько мгновений… Одна подвязка и один чулок были сняты!..
– Хорошо, но скорее… другой!.. – как-то раздражительно, злобно усмехнулась Маргарита.
– Нет… родная… – тихо произнес вдруг Скабронский. – Не могу… Помрешь…
И старик, стоявший перед красавицей на коленях, закачался и вдруг схватил ее за руки, будто удерживаясь от падения… И, уронив голову на ее руки и колени, он прижался к ним горячей головой.
Маргарита будто замерла вдруг и сидела неподвижно как статуя. Она огненным взором глядела на эту лежащую у нее на коленях седую и лохматую голову, и лицо ее стало вдруг слегка бледно, зловеще-жестоко и злобно. Если бы Сатана когда-либо воплотился в женщину-красавицу, то принял бы, конечно, это лицо и это выражение.