– Стой! Стой! Степан Васильевич! – закричала вся кучка офицеров, бросаясь к нему навстречу.
Он круто остановил лошадь. Офицеры, а за ними и народ окружили его.
– Что такое? Объясни, братец, виденное сейчас позорище, – сказал Григорий Орлов. – Гетман провел роту измайловцев, и сам пешком!
– Государь приказал… Завтра будет указ всем высшим чинам гвардии, даже фельдмаршалам, быть в строю и бывать на всех экзерцициях и во всех караулах. Всем – от последнего сержанта до генерала.
– Что-о?! – воскликнули все враз.
– Да. Еду вот к Никите Юрьевичу с указом лично привести сейчас на плац преображенцев.
– Старого филина – поделом. А гетмана жаль, – сказал Ласунский.
– Трубецкого? Разумеется, не жаль!
– Да он с тех пор, что генерал-прокурором, шпаги в руки не брал! – воскликнул кто-то.
– Вспомнит небось, как под ружье поставят! – воскликнул, смеясь, Перфильев.
– Вот тебе, бабушка, и Юрьев день! – захохотал Алексей Орлов. – Фельдмаршалов да генерал-прокуроров будут скоро на вести ставить!
– Разумеется, коли укажут! – сказал сухо Перфильев, отъезжая от молодежи.
В кучке офицеров наступило гробовое молчание… Некоторые переглядывались.
– А видели лицо гетмана? Белее скатерти! – тихо сказал Пассек.
– Да, у него теперь на душе кипит.
Алексей Орлов наклонился к брату и шепнул ему на ухо:
– А гетман-то наш теперь! А?!
– Пожалуй, что и так! – отвечал Григорий вслух и, увидя на крыльце своего дома Теплова, подошел с вопросом: – Ну что, Григорий Николаевич, графы теперь поподатливее будут?
– Вестимо! – отвечал весело Теплов. – Это еще лучше моего ареста.
XXXIX
В тот же вечер все три брата Орловы, взяв с собой и молоденького кадета Владимира, а с ними Ласунский, Пассек и Талызин весело пообедали в трактире и уже вечером вышли на улицу.
Майская ночь была великолепна: тихая, теплая и ясная. Полная луна на небе светила так ярко, что на дворе было светло, как днем. Всем поневоле захотелось пройтись пешком, и они отправились к берегу Невы, по направлению к дворцу принца Жоржа.
Талызин, флотский офицер, обожавший море, предложил воспользоваться чудной ночью и затишьем и прокатиться в лодке.
Все единодушно согласились, только один Григорий Орлов стал отказываться, чувствуя страшную усталость. Он отсутствовал всю ночь из дому, вернулся со свидания только в шесть часов утра. Этого никто не знал и не видал, кроме старого Агафона, который его каждый раз упрямо дожидался одетый и с фонарем на столе. Теперь он чувствовал себя усталым настолько, что уже мечтал только об одном – очутиться в постели.
– Нет! – воскликнул Алексей. – Уж ехать, так всем ехать! И ты ступай! А коли разберет сон, ложись в лодке и спи.
– Что ж с вами делать! Поедем…
Вся компания направилась вдоль набережной по направлению пристани, помещавшейся против мыса Васильевского острова. Здесь всегда бывали перевозчики и всякие лодки.
Талызин, как знаток, выбрал самую большую лодку. Все вошли, расселись и взялись за весла.
Алексей Орлов сел передним гребцом и взял два огромных весла. Талызин сел к рулю. Только Григорий отказался грести наотрез, умостился за братом на самом носу лодки и, подложив себе под голову снятый Алексеем мундир, тотчас улегся…
И лодка стрелой понеслась вниз по течению благодаря бойким взмахам гребцов и силе быстрого течения. В десять минут лодка была уже на взморье. И сразу развернулось перед ними, будто обхватило их в огромные объятия, просторное, спокойное и необозримое лоно вод, перерезанное пополам лунной сверкающей полосой. Будто серебряная, но зыбкая и обманчивая дорога – по ровному, по темному и неведомому царству! Будто символ жизни нашей!
Талызин, сидевший лицом к великому простору, глянувшему вдруг на них среди ночи и затишья, не выдержал.
– Стой! – вскрикнул он. – Убирай весла!
Все повиновались.
– Поворачивай голову! – смеясь, скомандовал он. – Гляди и чувствуй. Где лучше? У вас или у нас? В казарме или на корабле?
Все обернулись, и никто не сказал ни слова. Все залюбовались тихим таинственным простором вод, и на всех повеяло чем-то чудным, новым, чего нет в городе, нет в поле…
– Гриша, – сказал наконец Алексей, – гляди, что за диво? Знаете, ребята… Чудно! Просто хоть молиться. Гриша!
– Отстань! А молиться хочешь, так и меня помяни, а я спать хочу, – промычал тот в ответ.
– Ну, матросы, за весла! – скомандовал Талызин. – Мы еще с полверсты двинем в море, а там назад.
И лодка снова понеслась по гладкой, незыблемой поверхности. Только весла, всплескивая воду, нарушали общий сон и затишье, и будто серебром посыпало по бокам лодки, да серебристый след вился за ней, как хвост, и, расходясь в обе стороны, страшно разрастался, но все-таки пропадал и умирал в безбрежном и живом просторе.