В развалинах железнодорожных мастерских было пусто. Мальчики забрались на чердак полуразрушенного здания. Очистив на полу место от щепы и мусора, Фомка расстегнул сумку и стал вынимать ее содержимое. Прежде всего он с интересом повертел в руках бутылку.
— «Ма-де-ра! — громко прочел он надпись на ярлыке. — Наркомпит. Винный завод.»
— Наша! Советская! — радостно воскликнул Петька.
— Ясно, наша, — рассудительно заметил Фома. — У фрицев всё краденое.
В сумке оказались колбаса, масло в красной пластмассовой коробке, буханка хлеба, две пачки сигарет…
— Уй, как много, — радовался Фомка, — смотри, Петь, шпиг, целое кило будет. Теперь живем!
— Объедимся, пожалуй.
— Ничего, мы помаленьку. Глянь, и трубка, и табаку целая пачка. Повезло!
На крыше что-то загрохотало. Но это лишь ветер, налетевший внезапно, гремел оторванными железными листами кровли, предупреждая о надвигающейся метели.
— Холодно, — съежился Петька.
— И то, холодно. Подожди, сейчас согреемся. — И, разыскав в чердачном хламе старый гвоздь, Фомка вытащил пробку из бутылки. — На-ка, глотни!
— А ты не боишься пить? — отстранился Петька. — Может, отрава?
— Ну да, отрава! Видел, как с этой отравы фриц песни пел? И на ярлыке написано: «Наркомпит». Нашу можно.
— Нет, всё равно не буду, — отказывался Петька. — Я никогда не пил.
— А я пьяница, что ли, по-твоему? — обиделся Фома. — Напиваться стыдно, а немножко, чтобы согреться, можно.
Налив мадеры в кружку, вынутую из сумки, он отхлебнул глоток вина, скорчил рожу, с видом знатока понюхал кусочек хлеба и откашлялся.
— Сильна, — проговорил он, переводя дух и закусывая колбасой.
Петька нерешительно взял кружку.
— Да не бойся, — уговаривал его Фома. — Она не горькая.
Петька сделал маленький глоток.
— Отец говорил, — пока школу не кончишь, к вину не притрагивайся, — тихо сказал он, отставляя кружку.
— Это он правильно, конечно, — согласился Фома. — Только это хорошо, когда дома живешь. А в трактир пойдешь заработать, иногда просто насильно угощают. Ты не думай, я много не пью. Рюмочку, чтобы отстали. Я, брат, всё знаю, что и как надо делать. А теперь — ешь.
У Петьки кружилась голова. Стало тепло и весело. Глядя на друга, он смеялся. Развеселился больше обычного и Фома.
Утолив голод, мальчики запрятали сумку в угол чердака, — в их руках она могла вызвать подозрение, — а продукты рассовали по карманам и за пазуху. Глубоко упрятав в карман бутылку с мадерой, Фома, для пущей важности, закурил сигарету. Он предложил сделать это и Петьке, но тот решительно отказался. Фома не настаивал, хотя категорически заявил, что обязательно выучит его курить.
Возвращаться домой мимо трактира они не решились, — встретится еще толстый полицай. Пошли другой дорогой.
Выйдя на Плехановскую горку, Фома стал еще веселее. «По долинам и по взгорьям…», — запел он. «Шла дивизия вперед», — подхватил Петька.
Шагая в ногу, мальчики дружно взмахивали руками, выговаривая слова любимой песни, сразу напомнившей им о веселых пионерских лагерях, о дружных походах. А сейчас она особенно отвечала их настроению. Ведь и они, так же как лихие приамурские партизаны, находились среди врагов. И они не боялись их, вот ни чуточки.
На льду реки они наткнулись на группу подростков. Услышав слова знакомой песни, те в растерянности остановились. Это были давние враги Фомки — «купчишки».
Мальчишек было человек восемь. Силы явно неравные. В обычное время Фома, наверно, избрал бы путь благородного отступления и ограничился перебранкой издали, а затем положился бы на свои быстрые ноги. Но сейчас у него в ушах звенела еще боевая партизанская песня, а в голове, — что греха таить, — шумело от выпитой на голодный желудок мадеры. К тому же, среди неприятелей был и пухлый сынок полицейского, а его свиная морда живо напомнила Фомке о пережитом оскорблении.
— Купцы идут! — воскликнул он, метнувшись в сторону, подобрал валявшуюся палку и, не раздумывая, ринулся на врагов с криком: «Бей их, Петька, кроши!»
Схватив первую попавшуюся в руки льдину, Петька, не задумываясь, с воинственным воплем помчался на врагов. Взъерошенный, как воробей, в огромных, не по росту, валенках Фома кинулся на неприятелей так неожиданно, что те растерялись и начали удирать.
Фома еще несколько минут преследовал их с воинственными криками, затем, окончательно запыхавшись, остановился
— Драпанули! — торжествующе воскликнул он. — Эх, если бы не валенки, догнал бы я их. Я бы им дал!
Придя домой, Фомка угостил кота Ваську куском колбасы, а остальную провизию хозяйственно спрятал в ящик. Петька тем временем принес дров и затопил печку.
Было уже темно. Весело потрескивали горевшие в печке дрова. Васька, впервые после долгого перерыва понюхавший мясного, громко мурлыкал и змеей вился у ног своих хозяев. Фомка, развалившись на постели, закурил сигаретку.
— Слушай, — посмотрев на Фому, засмеялся вдруг Петька. — А фриц, наверное, здорово ругается…
— Ну и пусть. Поругается и бросит. Ему снова дадут, — отозвался Фома. — У него самого всё краденое. Мадера-то советская, да и всё остальное, наверное. Ясно? А мы не воры. Нам жить надо, нам никто не дает. Вот придет обратно Красная Армия, и снова мы с тобой не будем воровать, учиться станем.
Так рассуждали Фомка с Петькой, мечтая о будущей хорошей жизни. В маленькой комнатке стало совсем тепло от раскалившейся печки. Разомлевший от тепла и сытости Васька лениво ласкался к мальчикам, а бушевавшая за окном зимняя метель казалась далекой и никому не страшной. Вскоре утомленные ребята мирно заснули под завывание ветра в трубе.
Первым проснулся Петька. У него очень болела голова и даже чуть-чуть тошнило. В висках стучало, будто кто-то настойчиво бил в них молотком.
— Фомка, а Фомка, — толкнул он друга. — Худо мне что-то. Может, твоя мадера всё-таки с отравой?
Приподнявшись на соломе, сонный Фома протер глаза и поскреб в затылке.
— Ой, и у меня что-то голова болит. Отрава, говоришь? Да нет. Это так бывает.
— Если бы я знал, что после так плохо будет, я никогда бы этой мадеры и не пробовал, — заявил Петька. — Больше никогда пить не буду. Вот честное пионерское!
— Молодец, — одобрительно произнес Фома. — Что ж, теперь держись. Раз слово дал, надо выполнять. И, знаешь что? Я тоже больше не буду. Веришь? Вот рука. Плюнь в глаза, если слово не сдержу.
Мальчики крепко пожали друг другу руки.
— Ладно. Давай вставать да завтракать, а потом к бабке сходим. Надо проведать старуху, — предложил Фома, соскакивая на пол.
Он зажег лампочку и полез в ящик, куда была сложена еда.
— А не рано? — спросил Петька. — Темно на улице.
— Что ты! Ведь сейчас зима. Зимой всегда поздно светает. Это тебе с похмелья темно кажется.
Завтрак собрали быстро. Выложив на стол общие запасы, Фома вытащил из ящика и бутылку мадеры, с сомнением повертел ее в руках.
— Смотри-ка, еще много осталось. Куда ж ее теперь?
— Давай бабке отнесем, — предложил Петька. — Говорят, — старушки вино любят.
— Давай, — согласился Фома. — Пусть от простуды лечится. Давай собирайся. Как твоя голова?
— Будто меньше стала болеть, — буркнул Петька.
— А у меня так совсем прошла. Просто весело стало, — радовался Фомка, враскачку разгуливая по комнате. Он внимательно что-то высматривал.
— Пошли, раз уж собрались, — подгоняя его, предложил Петька. — Сам торопил, а теперь копаешься.
— Сейчас. Вот шапки не найду.
Шапки не было. Она была потеряна вчера, во время налета на купчишек. Разгоряченный дракой и вином, Фомка даже не заметил, как уронил ее в снег, и спохватился только теперь,
— Вот черт! Как же на улицу идти? Еще, чего доброго, голова отмерзнет.
— На, надевай, — предложил Петька, протягивая приятелю шерстяной платок, которым укутывал шею вместо шарфа.