«Тюрьма, наверно, — мелькнуло в голове у мальчика. — Или уже гестапо?»
Мрачный надзиратель, открыв камеру, тяжело ударил Фому в спину и захлопнул за ним дверь.
Поздно ночью, когда Фома уже задремал, его разбудили и снова повели.
На дворе стояла всё та же маленькая черная закрытая машина, в которой его привезли сюда. Свежий, прохладный воздух охватил мальчика, и он вздрогнул от холода. Откуда-то издалека доносился орудийный гул. Вспышки залпов зарницами освещали небо. Лунный свет ярко озарял тюремный двор. Там стояла виселица, на которой болтались пустые веревки с большими петлями. Фому грубо втолкнули в машину, и она двинулась, Заворачивая то вправо, то влево, подпрыгивая на неровной мостовой, автомобиль мчался вперед. Потом остановился. Фома увидел перед собою здание гестапо.
В кабинете, куда ввели Фому, за столом сидел весь в черном эсэсовский офицер. Длинное, вытянутое лицо его с глубоко запавшими глазами холодна смотрело на мальчика.
«Как смерть, — подумал Фома. — Похоже, как рисуют череп и кости.»
В стороне, за отдельным столиком сидел еще один гестаповец.
Черный заговорил по-русски.
— Ты зачем шатался на станции?
«Что ответить? — мучительно соображал Фома. — Надо врать. Может, обдурю.»
И он, прямо глядя в глаза фашисту, сказал:
— Хлеба просил, кушать хочу.
— Так… — протянул гитлеровец. — Значит, хлеба просил. А зачем по вагонам ходил, танки считал, бомбы смотрел?
— Какие? — делая изумленное лицо, спросил Фома.
Черный эсэсовец поднялся и подошел к Фоме. Длинные сухие пальцы крепко впились в рыжие встрепанные волосы мальчика, отогнули его голову назад.
— Так, значит, ничего не знаешь? — медленно произнес гитлеровец. — Даже не знаешь того, кто тебя всё время посылает? А может, узнаешь всё-таки?
И он поднес к лицу Фомы фотографию.
Что-то знакомое было в этой карточке. Темные пристальные глаза, нос с горбинкой… На левой щеке мужчины был шрам. «Да ведь это Сергей Андреевич, только без бороды и усов. Так вот кого они ищут!.. Не скажу! Никогда, ни под какими пытками не скажу!..»
— Ну, узнал? — снова спросил эсэсовец.
— Нет. Никогда такого не видал, — решительно ответил Фома.
— Значит, не знаешь? Ну, ничего, сейчас заговоришь!
Эсэсовец нажал кнопку звонка. Вошли трое. Фомку схватили, стащили штаны и бросили на скамью. Один сел на ноги, другой на голову, третий стал чем-то бить по спине. От первого удара Фома приглушенно застонал, но после, до крови прикусив губы, не издал ни одного звука. Наконец его отпустили. Мальчик, шатаясь, поднялся со скамьи. Кровь теплыми струями стекала на босые ноги и лилась на пол.
— Ну что? Теперь скажешь? — спросил черный эсэсовец.
Но Фома не слышал его голоса и не видал перед собой эсэсовца. Он мысленно видел Сергея Андреевича, доброго, хорошего, который помогал партизанам громить фашистов и так доверял Фоме, поручая ему ответственные задания. Нет, он — Фома — свято выполнит всё, что говорил ему Сергей Андреевич, предупреждая, как себя держать, если случится самое страшное, — придётся попасть в руки врага. Он будет молчать, молчать до смерти, как настоящий советский пионер. Предателем он не будет, нет, ни за что!
— Ну, так как же? — прервал его размышления скрипучий голос гитлеровца. — Будешь говорить?
Фома взглянул ему в лицо смелым, ненавидящим взглядом и, мотнув головою, твердо сказал:
— Не буду!
И снова его били… По рукам, по голове… Несколько раз он поднимался и снова падал окровавленный. Снова и снова его допрашивали, снова били, но мальчик упорно молчал. После всех мучений его бросили в камеру смертников.
Рано утром в ясный солнечный день по Ленинской улице шла Мария Федоровна Чернова. В руке у нее была корзинка. Поглядеть со стороны — скромно одетая женщина неторопливо идет с базара. Увидав группу ребят, игравших у разрушенного дома, она замедлила шаги, вгляделась… Нет, Фомы среди них не было. Что-то случилось. Она с грустью смотрела на худенькие лица ребятишек.
И только она собралась двинуться дальше, как из маленькой калитки у здания гестапо гитлеровцы вывели четырех человек. Руки у них были туго скручены, не то проволокой, не то тонкой веревкой — не разглядеть. Среди пленников был подросток. Лицо его было трудно узнать — всё в синяках и ссадинах. Одежда разорвана, босые ноги потемнели от запекшейся крови. Но у кого же еще могли быть такие рыжие взлохмаченные волосы, ярко блеснувшие под озарившим их солнцем?..
Он шел посредине, гордо подняв свою изуродованную голову и задорно вздернув кверху нос.
— Фома!.. — тихо прошептала Чернова. — Родной мой, что же эти звери сделали с тобой!
В это время группа арестованных поравнялась с нею. В глазах у Фомы блеснула радость. Вблизи Чернова увидела, что один его глаз почти закрыт жутким кровоподтеком.
Арестованных подвели к стоявшему у тротуара грузовику. Эсэсовец подставил маленькую лесенку и жестом приказал арестованным влезть в машину. Поднявшись на грузовик, Фома оглянулся по сторонам. «Посмотреть хоть на родной Псков в последний раз.»
Игравшие у разрушенного дома ребята прекратили свою возню и, сбившись в кучку, со страхом наблюдали издали за происходившим. Как и все мальчишки в городе, они отлично знали Фомку. Куда же его везут?
Фомка вгляделся. Эх, был бы тут Петька! Но нет ни Петьки, ни Зозули. Поглядеть бы на них перед смертью! Ничего, узнают, вспомнят добрым словом. И Сергей Андреевич теперь будет знать.
Фома пристально поглядел на ребят, на тетю Маню, прижавшуюся к воротам какого-то чужого дома, и даже перед лицом смерти, не теряя бодрости, звонко крикнул:
— Товарищи, бей фашистов!.. Да здравствует советская…
Он не докончил. Удар приклада обрушился ему на голову, и мальчик упал в кузов грузовика. Машина рванулась вперед.
Молча глотая слезы, Чернова провожала взглядом страшный грузовик. Только когда он скрылся вдали, она, сгорбившись, словно даже постарев за эти несколько минут, тяжелым шагом двинулась к дому. Погруженная в свои невеселые мысли, Чернова чуть не столкнулась с бежавшим ей навстречу худощавым темноглазым подростком.
Не обратив внимания на встречную женщину, мальчик подбежал к столпившимся ребятам.
— Что за машина была? Кого повезли? — набросился он на стоявших, даже не поздоровавшись с ними.
— Ой, Петька, — окружили его ребята. — Фомку повезли. И еще троих каких-то незнакомых. Фрицы с автоматами. Один Фомку как ударит…
— А вы стояли и смотрели, тюхи! — в отчаянье закричал Петька. — Камнями бы фрицев. Освободить бы, отбить!..
Ребята мрачно молчали.
— У них автоматы, а ты — камнями… — робко сказал один из мальчиков. — Ну… успокойся. Ведь ничего не поделаешь.
— Уйди, — поглядел на него Петька, и взгляд его темных глаз был гак не по-детски страшен, что ребята отступили.
Опустившись на камни развалин, Петька сжал голову руками и погрузился в мрачное раздумье. «Опоздал… Опоздал!.. Даже в последний раз увидать не пришлось. Минутой раньше — и, может быть, удалось бы освободить, а нет, так хоть умереть вместе. Опоздал!..»
Страшная, хорошо знакомая псковичам, машина быстро промчалась по Ленинской, свернула на улицу Единства и через мост направилась за город.
Недобрыми взглядами провожали ее прохожие. Высокий седой, как лунь, старик, около которого собралось несколько человек, глядя вслед машине, вдруг сказал:
— Снова повезли людей на гибель, вороны. Ничего, дождутся, что самих в поле вывезут.
Очнувшись от полученного удара, Фома приподнял голову над краем грузовика. Как быстро мелькают мимо знакомые милые улицы, где много раз исхожен и излазан каждый закоулок! Затих вдали шум базара, где столько неприятностей доставлял перекупщикам и спекулянтам рыжий Фомка; скрылась вдали, блеснув на солнце куполом, колокольня. А вот уж и переливаются воды реки Великой. Значит, где-то здесь…