Не желая идти на службу к немцам, вчерашние преподаватели, инженеры, техники занимались мелким мастерством, распродавали на базаре свое имущество, сколачивали мелкие кустарные артели, — всё, только чтобы не служить врагу.
С недавних пор на улицах Пскова часто можно было увидеть чистильщика сапог, сидевшего около летнего театра или на углу Пушкинской и немного шепелявым голосом подзывавшего к себе клиентов.
— Подходи, гошпода, подходи. Ш-шапоги, ш-шти-блеты почистить! — покрикивал он, сверкая быстрыми глазами из-под старой солдатской фуражки, глубоко насунутой на лоб. Левая щека его порой подергивалась нервной дрожью, и, когда он улыбался, — хоть и редко это бывало, — видно было, что с этой стороны у него отсутствуют зубы, будто выбитые сразу, с маху, одним ударом.
Перед чистильщиком стоял табурет, на который садились клиенты, подставляя ногу для чистки. Глаза чистильщика бегло, проницательно осматривали клиента. Щетки быстро мелькали в небольших, ловких, вымазанных гуталином руках.
Его можно было видеть сидящим то у вокзала, то у «Золдатенхейма». Скоро небольшая приземистая фигурка чистильщика, тащившегося по улице со своими инструментами, примелькалась. Никто не обращал на нее особого внимания.
С наступлением темноты он исчезал незаметно, так же, как и появлялся, спрятав свой инструмент в развалинах разрушенных домов.
Один раз, сидя около «Золдатенхейма», где в этот вечер собралось почему-то особенно много солдат и офицеров, чистильщик несколько раз складывал свои щетки и собирался встать и уйти. Но всё новые запыленные сапоги становились перед ним, на его тумбочку, и новый клиент — немец, щелкая его по козырьку фуражки, повелительно командовал:
— Комм, комм, шнеллер… Давай, давай скорей. Путцен. Чистить.
Уже темнело, когда со стороны Некрасовской, от полицейской управы, подошли три офицера и с ними Бурхардт. На его плечах красовались новенькие погоны обер-фельдфебеля. Сегодня он праздновал свое повышение в чине и решил угостить поздравивших его друзей в «Золдатенхейме», где всегда были коньяк и пиво.
Когда Бурхардт с друзьями, о чем-то шумно рассуждая и важно помахивая рукой, приблизился к дверям «Золдатенхейма», чистильщик, заслышав его голос, вздрогнул и бросил быстрый взгляд в сторону подходившей компании. Его глаза быстро осматривали, словно ощупывали, проходивших. Бурхардт и его приятели скрылись в дверях, чистильщик проводил их долгим взглядом, затем решительно сложил свои щетки, встал и быстро ушел прочь.
Лишь поздно вечером Бурхардт расстался с друзьями на углу Пушкинской и Октябрьской улиц и, напевая какую-то залихватскую песенку, отправился к себе па квартиру на Гоголевской улице
Покачиваясь из стороны в сторону и мурлыча запомнившуюся мелодию, он шел, довольный всем светом и сам собою, а больше всего — только что полученным повышением. Всё было хорошо. Про. сто отлично. Хорошо даже, что убили Гиллера, при котором не видать бы ему обер-фельдфебельских погон. Что и говорить — покойный штурмбанфюрер был-таки порядочной собакой. Придирался к каждой мелочи, а сам всегда старался послать его, Бурхардта, в самые опасные места. И, чуть что, грозился отправить на фронт, под Ленинград.
«Ничего! — воинственно думал новоиспеченный обер-фельдфебель. — Кое-кто еще увидит, на что способен Карл Бурхардт! Ого! Когда он вернется в родной Гамбург и пройдет по его улицам во всей красе своих нашивок и отличий, старые дружки и не узнают прежнего вышибалу из портового кабачка «Голубой ангел». Он им еще покажет. Он заставит уважать себя…»
А по другой стороне улицы медленно, усталым шагом, неся в руках сундучок со щетками, тащился по тротуару чистильщик сапог. Иногда он приостанавливался и совал руку за борт старенького пиджачка, словно ощупывая что-то за пазухой.
От прилива чувств Бурхардт запел почти в полный голос популярную в те дни среди немецких солдат песенку «Герда, Герда, Урзула-Мари…» и завернул в длинный двор дома, где жил последнее время.
Чистильщик осмотрелся. Улица была совершенно пустынна. Ни единого прохожего.
Сунув в угол подворотни сундучок со щетками, чистильщик пересек улицу и вбежал в ворота, в которых скрылся Бурхардт. На минуту он притаился в густой тени. Стоя на невысоком крылечке, Бурхардт старался попасть ключом в дверь своей квартиры.
Невысокая фигура чистильщика быстро промелькнула через двор.
Утром труп Бурхардта нашли в луже крови на пороге его квартиры.
И снова начались поиски проникших в город партизан. Кто, кроме них, мог поднять руку на обер-фельдфебеля?
На этот раз гестапо почему-то заложников не брало. Искали истинных виновников преступления. Но найти их не могли.
СНОВА В ПСКОВ
Как-то вечером Петька сидел у шалаша, сложенного из березовых сучьев, и подкладывал в огонь сухой хворост, чтобы поскорее вскипятить воду для своего командира — Белова, который любил иногда попить крепкий чай.
Хорош теплый июльский вечер, особенно в лесу. Пахнет смолой и лесными травами. На закате солнца как-то по-особенному поют птицы.
Наломав березовых сучьев, Петька лег на них; как душисто пахнет береза!.. Как славно, тихо в лесу! Только от речки доносится плеск воды и тихий смех партизан. Кто-то из них задумал наловить рыбки и свалился в одежде в воду.
Перевернувшись на спину, Петька лег и посмотрел в небо. Верхушки деревьев были как золотые от закатных лучей солнца.
Петька вспомнил недавнюю встречу с Васькой в деревне Углы и задумался…
«Да, наверное, не у одного меня фрицы родителей расстреляли. У многих… Вот и у Васьки тоже убили отца, мать… Один теперь Васька, как я. Взять бы его к нам, в отряд… Пусть бы со мною вместе… Я бы его быстро всему научил. И как с оружием обращаться, показал бы…»
— Эй, повар, заснул, что ли? — раздался голос Сергея Андреевича. — Так у тебя весь суп выкипит.
Петька быстро вскочил на ноги и, растерянно посмотрев на улыбающегося комиссара, отрапортовал:
— Не суп, товарищ комиссар, а чай.
И тут, заглянув в котелок, Петька увидел, что, действительно, больше половины воды без присмотра выкипело.
Сергей Андреевич усмехнулся и молча укоризненно покачал головой.
— Товарищ комиссар, да я мигом…
Схватив запасной котелок, Петька духом помчался на речку. Долив висевший над огнем котелок, он присел около комиссара. Облокотившись на пень, Чернов лежал у костра и курил трубку, сосредоточенно глядя на яркие язычки пламени, скакавшие по сухому хворосту.
Выпустив кольцо густого махорочного дыма, Сергей Андреевич тихо спросил:
— В шалаше кто-нибудь есть?
— Никого, товарищ командир. Все ушли, но сказали, что скоро будут.
И в доказательство, что никого нет, Петька встал, заглянул в шалаш, обошел его кругом и, вернувшись, доложил:
— Никого.
— Хорошо. Тогда садись и слушай меня. Внимательно слушай
Голова комиссара близко склонилась к лицу мальчика. Петька молча слушал и только кивал в ответ, поблескивая своими живыми, смышлеными глазами.
— Командиру разведки скажу я сам, что ты пошел по моему заданию, — закончил комиссар. — И больше никому ни слова. Завтра утречком двинешься. Все запомнил?
— Так точно, товарищ комиссар! — четко, по-военному ответил Петька.
Было около четырех часов дня, когда Петька пришел в Псков. Не теряя ни минуты, он отправился отыскивать нужный ему адрес.
Недалеко от летнего театра, в квартале между немецким рестораном, Некрасовской и Октябрьской, стоял двухэтажный домик. «Кажется, этот?»
Вот и двор. Все, как говорил Сергей Андреевич. Стены домика обветрились и облупились, но, судя по остаткам сохранившейся на них краски, он был когда-то желтым.
Поправив на боку сумку с хлебными корками, Петька постучал в нижнюю квартиру. Долго не открывалась дверь. Наконец, на пороге появился мужчина.
— Чего стучишь?