«Кажется, всё узнал», — решил Фома и уже собирался незаметно смыться с вокзала, как вдруг у него зародилось сомнение. А правду ли сказала тетя Даша? В Полновский ли район направляются фрицы?
И он решил проверить это. Но как? На минуту задумался. Вдоль поезда, выстукивая колеса, ходили два железнодорожника. Фома прислушался: говорили по-русски.
Мальчик подошел к одному из них и окликнул:
— Дядь… А дядь?
— Чего тебе? — хмуро откликнулся железнодорожник.
— Не знаешь, куда этот эшелон идет? — тихо спросил Фома.
— А тебе зачем?
— Домой хочу попасть.
— Где ж это твой дом?
— В Полновском районе. Мне бы туда подъехать. Мамка там у меня. В Псков к дяде за хлебцем послала, а у него самого ничего нет. И на дорогу не дал. Как теперь домой попаду?.. — хныкал Фомка.
— Возьмем, что ли? — тихо сказал железнодорожник помоложе. — Скажем, — наш. Ведь как раз туда…
— Тихо! — прервал его другой. — Знаешь, что за болтовню обещано. Иди, иди, малец. Никуда тебя не возьмут. Не видишь?.. Эшелон военный. Ступай лучше, покуда цел, а то с фрицами, знаешь, шутки плохи. Пустят пулю в лоб, — некого будет мамке ждать.
И железнодорожник отвернулся от мальчика, давая ему понять, что разговор окончен.
А Фоме больше ничего и не надо было…
Вернувшись к Сергею Андреевичу, Фомка подробно рассказал обо всем, что видел и слышал в трактире и на вокзале. Мария Федоровна налила Фоме молока и дала белых лепешек. Молоко Фома выпил, лепешки спрятал в карман.
«Я-го сыт сегодня, а вот Петька, наверное, проголодался», — озабоченно подумал он.
Сергей Андреевич долго говорил с Фомой, переспрашивал, проверяя сведения, которые принес мальчик.
— Вот что, Маруся, — обратился он, наконец, к жене. — Сходи-ка ты в деревню, к тетке, за продуктами. Да заодно передай от меня поклон племяннику.
— Хорошо, — коротко ответила Мария Федоровна. — Я к тетке уже давно собиралась.
Она вышла. Сергей Андреевич встал и, прихрамывая, прошелся по комнате, изредка поглядывая на Фому.
— Так-так, значит… — промолвил он наконец, останавливаясь перед мальчиком. — Ну, а как твоя личная жизнь?
— Какая? — не помял Фома.
— Ну, твоя собственная. Как живешь, с кем дружишь, кормишься чем? Каждый день обед из трех блюд ешь или иногда и без сладкого обходиться приходится?
— Без сладкого?.. — Фома весело рассмеялся. — Бывает, что и без сладкого, Сергей Андреич.
— Не то, что в детдоме?
— Куда там… — Фома помрачнел. — Да дело не в еде. Совсем голодный я редко- хожу, да и к вам прийти можно… А вот школы нет, пионерских сборов нет. Всюду фрицы. Дом пионеров запоганили… А еда, что ж… Я зарабатываю. Когда воды кому принесешь, дров поколешь, корзинку поможешь с рынка донести…
— А нет, так и украдешь, что плохо лежит, — неторопливо закончил Сергей Андреевич.
Озорная физиономия Фомы залилась краской до того, что не стало видно и веснушек, обильно покрывавших его вздернутый нос.
— Откуда вы знаете? — воскликнул он и покраснел еще больше, сообразив, что выдал себя с головой.
— Дело понятное, брат, — спокойно ответил Сергей Андреевич. — Пока что съестное воруешь, когда голоден, потом за вещи возьмешься, за деньги… Что ж тут такого? Время теперь — бери, что плохо лежит. Так?
— Нет, не так! Сергей Андреич, да как вы это?.. — Фома даже вскочил, не находя слов. — Я же только если совсем, совсем иначе нельзя! И то только у чужих, а у своих никогда, ни за что!..
— Ага! Только у чужих? А кто же у тебя свои и кто чужие?
— Свои — это советские, а чужие — фашисты и кто с ними.
— Значит, трактирщик Степан тоже советский? Он ведь здешний.
— Ой, сказали! — Непонятливость Сергея Андреевича окончательно возмутила Фому — Да какой же он советский, если немцам помогает?
— Уточним. Итак, по-твоему, советский — это только тот, кто не помогает фашистам? А остальные это уже «чужие»? Так я тебя понял?
— Так!
Сергей Андреевич пытливо посмотрел в зеленоватокарие глаза, с волнением глядевшие на него. Протянув руку, он отечески потрепал взлохмаченную рыжую голову.
— Правильно, друг Фома. Вижу, в этой голове не только озорство сидит. Время сейчас такое, что даже вам, детям, надо твердо различать — кто свои и кто чужие. Своим помогать во всем, а чужим…
— Вредить на каждом шагу! — энергично выпалил Фома.
— Не совсем точно. Вот это, например, что у тебя?
На щеке Фомы, около уха, ярко алела свежая царапина — след утренней схватки.
— Купчишек бил, — опустил голову Фома. — Полицаева сына с дружками.
— Ясно. Однако, когда ты приходил сегодня утром, царапины еще не было. Значит, дрался ты по дороге на вокзал иди когда шел оттуда. А что, если бы подоспел этот самый полицай, сгреб тебя за шиворот, да и в кутузку? Что получается? Данное тебе поручение не выполнено. А я, надеясь на тебя, сам к вокзалу не иду и другого не посылаю. Время идет, немецкий эшелон уходит по назначению, благополучно прибывает в Полну, и каратели врасплох нападают на партизан. Красивая картина?
Встрепанная голова Фомки клонилась всё ниже.
— Некрасивая, — через силу выдавил он.
— То-то, брат. Значит, нужно всегда действовать с умом. Купчишки твои — это мелочь. Надо вредить главному врагу, фашистам. И так, чтобы им как можно хуже пришлось, а ты сам цел остался. Всегда думай, в каждом случае, — как поступить, что тут главное? А не знаешь, — лучше приди ко мне и спроси. Поколотить другого мальчишку потому, что у него отец полицай или торгаш, — дело нехитрое. А ты поразмысли, что этим ты обращаешь на себя внимание полицая-отца, становишься ему подозрителен по одному тому, что бьешь «полицаева сына». Иногда и промолчать приходится, стерпеть для пользы дела, когда над тобой какой-нибудь купчишка издевается. Вот что, друг ты мой…
Фома преданно глядел на него.
— Я понимаю, Сергей Андреич, — тихо сказал Фома. — Ведь вам тоже… наверное, нелегко.
Рука Чернова, лежавшая на плече мальчугана, стала тяжелой.
— Молчи, Фома!
Сергей Андреевич прошелся по комнате.
— Ну, — уж другим голосом обратился он к мальчику, — а друзья у тебя какие?.. Свои?
— А как же! Лихие ребята, смелые. Пашка Кривой, Васька Гусь, Белоголовый, Зозуля. Это, знаете, какие парни! Им что ни скажи, — всё сделают, — заторопился Фома.
— Значит, им ты всё говоришь?
— Что вы! Не всё, а только то, что можно. Вы не думайте, Сергей Андреич. Я про вас ни слова, никому…
— Ладно, верю. Так и действуй дальше. Обо мне никому ни слова, а вот о том, о чем мы с тобой сейчас говорили, можешь и побеседовать при случае. Смотри за тем, чтобы твои друзья тоже разбирались в своих и чужих. И осторожнее заводи новые знакомства. Сейчас предателей тоже немало.
— Я сейчас ни с кем новым не дружу… — начал было Фомка, но тут же осекся. А Петька?
— Что замолчал?
— Да вот, вчера как раз я парнишку одного на рынке подобрал. Как-то жалко стало. Только в Псков пришел — и деться некуда. Только вы не думайте, он совсем свой. У него фрицы всю семью убили, а сам он, ох, как натерпелся!
С волнением, захлебываясь словами, Фомка рассказал Чернову всё, что услышал вчера от нового друга.
— Похоже, что и не врет, — задумчиво произнес Сергей Андреевич, помолчав. — Ну что ж, помогать другим надо. Смотри сам, Фома, ты парень неглупый. Но, повторяю, будь осторожен. Враг хитер и умеет притворяться. Присмотрись к своему Петьке, проверь. Сюда не води и обо мне ничего не говори, да и о наших с тобой делах помалкивай до времени. Увидим, как поведет себя дальше. А теперь ступай, дружок. Заходи через пару деньков, а если что интересное услышишь, — и раньше.
Их разговор прервала Мария Федоровна. Она уже собралась в путь — надела не бросавшуюся в глаза, потрепанную одежонку, по-старушечьи повязала платок, низко надвинув его на лоб.
— Погоди, вместе выйдем, — остановила она собиравшегося уйти мальчика.