— Еще бы! Александр Невский. Он хоть и князь был, но храбрый. Впереди всех дрался. А когда победили, вот здесь, на соборной площади всему народу псковскому кланялся, спасибо говорил, что помогли врага разбить. А враги эти, псы-рыцари, кто были, знаешь?
А сейчас кто напал на советский народ? Опять те же псы-рыцари, фашисты гитлеровские. И опять мы их разобьем, — убежденно закончил Фомка.
— Вот бы сейчас сюда Александра Невского, — задумчиво вымолвил Пашка Кривой.
— Дурак, — презрительно посмотрев на него, сказал Петька. — На что нам Александр Невский? Он тогда один был, а у нас сейчас какие полководцы! Ворошилов, Буденный да еще сколько есть.
Ребята замолчали.
Хорош был день. Солнце грело тепло, не по-осеннему. Растянувшись на земле, Фомка с удовольствием подставлял его лучам свое круглое, веснушчатое лицо.
— Эх, ребята! — мечтательно заговорил он. — Помните, как бывало в пионерских лагерях?.. Загорали, купались… А осенью — в школу. Собирались в Доме пионеров, рассказывали, кто где отдыхал, что делал. Любо было послушать! А теперь что?.. Одни только противные морды фашистские повсюду торчат.
— Ничего, Фома, — откликнулся Петька. — Вот придут наши, — опять хорошо будет.
— Конечно, будет, — подхватил Васька Гусь. — Как двинут на них наши самолеты, танки, как дадут фашистам…
— У меня отец командир… На танке… — задумчиво вставил Зозуля.
— Вот я и говорю, — продолжал Васька. — Дадут бандитам по шее, выгонят ко всем чертям; опять хорошо жить будем.
И оживленный разговор о том, какая снова хорошая жизнь настанет после того, как Красная Армия освободит Псков, долго не умолкал на вековой Кремлевской стене.
Вдоволь наговорившись, обсудив все свои дела и городские новости, мальчики пошли домой.
Петька и Фомка направились к Запсковью.
Маленькие кривые улочки этой части города были теперь замусорены. Окна небольших одноэтажных домиков тщательно занавешены.
— Вот здесь, недалеко, тетя Поля жила, — вздохнул Петька, увидев блеснувшую в конце улицы реку.
— А ты не пробовал узнавать, где она? — спросил Фомка. — Может, все-таки жива осталась?
— Нет, — ответил Петька. — Не было там никого.
— Пойдем сейчас. Авось, что-нибудь узнаем, — предложил Фома.
Разбитый квартал у реки и сейчас был пустынен — развалины, пожарища. Но у обгорелой трубы одного из разрушенных домов копался в битом кирпиче мужчина средних лет, вытаскивая из-под мусора какие-то железки.
— Здравствуйте, дядя, — поздоровались мальчики, подойдя к нему. — Скажите, вы здесь раньше жили?
Мужчина выпрямился, держа в руке заржавленную печную вьюшку.
— Нет. А что? — осторожно спросил он.
— У меня тут тетя жила, вот где дуб повален, видите, — объяснил Петька. — Я к ней приехал, а ее нет, и всё разбито. Я узнать хотел, может, она где-нибудь…
— Вот что? — успокоился мужчина. — Не знаю, мальчик. Я, видишь ли, сюда так зашел. Печку к зиме отремонтировать надо, — поторопился объяснить он. — Вьюшку вот… Тут ведь всё равно никому не нужно. А ты к реке поди. Видишь, маленький домик. Бабка Агафья живет, огородница. Ее все псковичи знают. Капусту, морковь да лук выращивала. Добрая старуха. Может, ей что известно.
Поблагодарив, друзья направились к стоявшей на отшибе у реки древней, покосившейся избенке, окошки домика украшали потемневшие от времени, но не потерявшие красоты узорные затейливые наличники.
Обойдя избенку, они увидели копавшуюся на грядке старушку, убиравшую, видно, остатки урожая. Теперь
Петька вспомнил ее. Когда они с отцом приезжали летом в Псков, тетя Поля как-то раз послала его в домик у реки за зеленым луком, чтобы угостить Петькиного отца окрошкой.
— Бабуся! — тихонько окликнул он.
Старушка подняла голову. На ее голове был надет чистый белый в крапинку платочек. Окруженные лучиками морщинок глаза щурились от осеннего солнца.
— Чего тебе, сынок? Нету, милый, ничего нету. Как дед Ефим умер, так я ничего больше на продажу не сажу, только для себя. На рынок иди, родименький.
И бабка отвернулась.
— Бабуся, да мы не покупать. Мы спросить пришли. Тетя Поля у меня тут жила. В домике желтеньком, около дуба. Может, знаешь, куда девалась?
Лопата выпала из рук бабки Агафьи.
— Полюшка? В домике желтеньком? Ах ты, господи!.. А ты как же… откуда же? Да как звать-то тебя? Петька, Петенька, значит. Да пойдемте в избу, детки, что ж мы тут…
Мальчики пошли за горестно причитавшей старушкой. Усадив гостей на лавку, старушка долго вглядывалась в Петьку.
— Верно. Полюшкин племянник. Помню я тебя. Не раз ты с парнишками у моего огорода горлопанил. Морковь таскали, непутевые, знаю я вас… Ну, да что уж теперь. Нет, Петька, тети твоей. И жива ли, не знаю. Страшное тут дело было. Еще как подходили немцы к Пскову, напустили сюда ночью самолетов, бомбами кидаться начали. Как затрещало все, загорелось… Бабы кричат, дети плачут… уж кто жив остался, кто нет, — и не знаю. Мы-то с дедом Ефимом в огороде отсиделись, в яме, что на зиму картошку прятали. Жив еще тогда был старый, через месяц после того помер. Под утро только вылезли. Ходили тут люди, собирали что уцелело. Потом ушли кто куда, где кров нашелся. А вот Полюшки не видала, не скажу, не видала Полюшки. Может, жива, а может и нет. Многие тут тогда жизни решились. Ох, что делается на свете, что только делается…
Старушка замолчала. Молчали и мальчишки.
— Что ж, спасибо, бабуся, — поднялся, наконец, Петька. — Мы пойдем.
— Да куда же, Петенька? — всполошилась старушка. — К родителям, что ли? Где вы хоть остановились-то, скажи.
— Нет родителей, — глухо отозвался Петька. — В Гатчине убили. Я с ним вот теперь живу. — И он указал на Фомку.
— Ой, матерь божья! — всплеснула руками старушка. — А он-то сам чей? Отец с матерью кто у него?
— Я свой, — гордо подал голос Фома. — Я сам по себе живу и его вот к себе взял.
— Ох, деточки, — закачала головой бабка. — И чего только сейчас вам не приходится видеть! Самостоятельные стали. Всё война, будь же тому пусто, кто ее придумал! А имечко твое как же, хозяин? Фома? Ну-ну… Да вы бы, деточки, хоть сюда ко мне поселились. Одна ведь я, всё бы приглядела.
— Спасибо, бабуся. У нас комната хорошая. Проживем, — сразу ответил Фома. — А тебе если что нужно, — скажи. Мы всегда поможем.
— Ай гордый, ай самостоятельный, — рассмеялась вдруг бабка. — В наше-то время такие только в лапту играли, а он, вишь ты, сам живет, квартиранта взял да еще и мне помогать собирается. Ладно уж, мужик ты, видать, крепкий. Надо будет, поклонюсь о помощи.
— А ты и не кланяйся, просто скажи, — важно ответил Фома. — Дров там наколоть, воды принести — сделаем.
Бабка Агафья снова рассмеялась добрым старушечьим смехом и торопливо начала накрывать на стол. Она не отпустила мальчиков, прежде чем они не покушали досыта вкусной отварной картошки с солеными огурцами.
А на прощанье наказала — не забывать, обязательно наведываться, и не за тем, чтобы помочь ей, а просто так.
Усталые, но довольные собою, мальчики неторопливо зашагали домой, к развалинам старой церкви.
МАДЕРА И ЕЁ ПОСЛЕДСТВИЯ
Настала суровая зима 1942 года. Декабрь. На улице холод, но в комнате Фомы тепло. Есть печурка, а в подвале разрушенной церкви достаточно всяких обломков и досок на топливо. На всю зиму хватит. Есть и топор. Им снабдил ребят, сам того не ведая, почтенный владелец трактира Степан Иванович. Как-то Фома целый день колол для него дрова и за всю работу получил только миску похлебки и краюшку несвежего черного хлеба. Фома обиделся и «реквизировал» один из имевшихся в трактире четырех топоров. Кодекс Фомы был прост и ясен. В трактире — четыре топора, в то время как у него с Петькой ни одного, а к тому же Степан Иванович подмазывается к немцам, и у такого унести со двора не грех.
Подложив дров в печку, Петька поудобней уселся на ящик, обхватив колени руками, и задумчиво глядел в огонь. Дрова весело потрескивали, отскакивавшие от них угольки вылетали на пол.