И заплакала. Чистыми слезами. Которые постепенно смывали заскорузлую грязь моего горя.
И тогда лик ее преобразился. А я впервые после семи лет страха начала жить надеждой. И только ею.
Как я чувствовала тогда надвигающуюся бурю и ощущала сгущающийся мрак, так почувствовала я сейчас приближение скорой радости и счастливых перемен. Я снова стала загадывать, как когда-то: приходила в незнакомые храмы и пыталась отгадать будущее по цвету ее одежд. Однажды — это было в церкви святого царя Константина и царицы Елены — я увидела ее в розовой накидке. И расценила это как некий знак мне.
Я вся затрепетала. В ожидании самого невозможного.
В тот день я впервые дерзнула искать подтверждение своим надеждам в Священном Писании. Я пыталась сделать это и раньше. Но прежде — всякий раз, когда я хотела взять Библию — меня останавливал взгляд на ее руку, которая, казалось, грозила мне пальцем. Она словно говорила мне: „Не смей!“
Сейчас же я чувствовала как будто некий призыв, исходящий от нее. Словно она одобряла мои намерения. „Тебя ли я слышу или голос моей несчастной души, коей не терпится вкусить радости?“ — спросила я неуверенно.
Я зажмурилась. Потом снова открыла глаза. Ее рука не изменила своего положения.
Я раскрыла Евангелие. Наугад. А затем, опять же не глядя, накрыла пальцем стих, который должен был сообщить мне сегодня что-то очень важное.
„Блаженны плачущие, ибо они утешатся“, — прочла я открывшиеся строки. И заплакала. От шевельнувшейся в сердце надежды и благодарности Господу...
„Если папа не вернется до моего дня рождения, я перестану верить в Бога“, — сказала мне дочка. Она сидела у меня на коленях. Слишком серьезная и решительная для своих десяти лет. Возможно, горе действительно способно заставить повзрослеть раньше срока.
„Не смей так говорить! — строго сказала я, целуя ее в мокрую щеку“. — Бог не золотая рыбка, которая исполняет три желания. Любить Бога не значит быть защищенным от бед и утрат. Богу надо верить. Так же, как ты веришь мне, когда я говорю тебе, что нужно принимать лекарство, чтобы выздороветь. Потому мы и верующие, то есть верные, что исходит от него».
Так я ответила моей дочурке. А знала, что говорю не только для нее.
«Хорошо, я буду Ему верить во всем. Только пусть папа скорей возвращается!»
Мы обе верили. И было нам дано по вере нашей...
Долгожданную весть принес доброволец из «Красного Креста». Он позвонил мне и пригласил зайти завтра к ним в офис, поскольку поступили сведения о солдате, считавшемся ранее пропавшим без вести. Не исключено, что речь идет о моем муже.
То была ночь страха, радости и ожидания! Не знаю, как я ее только пережила.
То была ночь ожидания и надежды. Я провела ее на коленях. Перед ее иконой. А она — все время ласково смотрела на меня. И улыбалась. Улыбалась!
...С чем можно сравнить ту неизмеримую радость, когда мы снова оказались вместе?
Сказать, что она была несравнима со всем, что мне прежде пришлось пережить? Что я буквально задыхалась от нее — так же, как совсем еще недавно задыхалась от боли и горя? Что готова была умереть от счастья? Все, что могли произнести уста, любые слова — бессильны были выразить мою радость! А потому лучше и не говорить об этом...
Мы сидели в нашей каморке. И муж рассказывал и рассказывал. О, чего только не довелось ему пережить! Когда страшная буря разметала последние надежды и оторвала его от товарищей, он, в одиночку, через бушующий ад, пытался пробраться к нам, чтобы вывести нас из этого пекла. Он сбился с пути. Скитался месяцами. На территории, уже захваченной врагом. Скрывался от неприятельских дозоров и патрулей. Обходил стороной даже сербские дома, в которых теперь появились новые хозяева. Наконец удалось ему выйти к своим, крестившимся, как и он, тремя перстами. Но и здесь шла война. Ему пришлось снова взять в руки оружие. Этот кошмар продолжался до тех пор, пока он не потерял последние силы от чрезмерного перенапряжения. Тогда — по возрасту и состоянию здоровья — его признали негодным к строевой службе. Война уже подходила к концу.
«Это она меня спасла. Преподобная Параскева», — сказал мой муж, заканчивая свою страшную повесть.
Из нагрудного кармана он бережно достал старую фотографию и маленькую иконку. На фото были мы втроем. На иконке — она.
«Мне подарил это один наш доброволец, когда я вышел к своим. „Молись ей, она тебя спасет!“ — так он сказал. Знаешь, я почему-то думаю, что без нее я бы никогда не нашел вас».
«Я тоже так думаю», — прошептала я голосом, прерывающимся от слез и сердечного волнения.