Руки Кьянеи охватила едва заметная дрожь, и она сжала край своей монашеской мантии.
— Они разговаривали с вами? Сообщили о своих планах? — спросил Кингсли.
— Да, — кивнула гречанка. — Они всё мне рассказали. Мирелла была очень рада, что ей удалось поймать меня. Она была так воодушевлена. Сказала, что встретится вскоре с братом и что мой отец погиб ради его освобождения… А я ведь даже не могла оплакать его… — она всхлипнула, стыдливо прижав пальцы ко лбу.
Министр вздохнул.
— Что ж, полагаю, мы услышали достаточно. Есть ли у кого-нибудь ещё вопросы к свидетелю? — в зале повисла тишина, и он добавил: — В таком случае, я благодарю вас, мисс Калогеропулос. Вы можете быть свободны.
И Кьянея поднялась со своего сейчас же растаявшего в воздухе стула, после чего покинула зал.
— Миссис Малфой, вам есть, что ответить на заявления свидетеля? — поинтересовался Кингсли.
— Нет, — Нарцисса качнула головой. — Я никогда в жизни не видела эту женщину, и понятия не имею, откуда она взяла всю эту чушь.
— Таким образом, вы хотите сказать, что всё сказанное мисс Калогеропулос — ложь?
— Абсолютная и беспросветная, — хмыкнула та.
— Можете ли вы представить доказательства, опровергающие слова свидетеля?
— К несчастью, нет.
— Что ж, в таком случае, ваши замечания не будут учтены. Однако мы готовы выслушать ваше последнее слово, после чего Визенгамот вынесет вам приговор.
Нарцисса лишь повела бровью.
— Ну, что я могу сказать? — вздохнула она, рассматривая свои руки. — Всякое моё заявление будет теперь расценено против меня, а потому, как представительница древнего чистокровного рода, чего я вопреки новым веяниям совсем не стыжусь, я могу разве что пожалеть наше несчастное магическое сообщество, так скоро растерявшее всё своё былое величие и опустившееся до подобных цирковых представлений… Много лет назад, возможно даже в этом же самом зале, точно так же как и меня сейчас судили мою родную сестру, Беллатрису Лестрейндж — великую волшебницу вопреки всему, что принято теперь говорить о ней, которая в отличие от многих здесь присутствующих, несмотря на все свои недостатки была, по крайней мере, исключительно последовательным в своих действиях человеком. У неё был стержень, непоколебимые принципы и идеалы, которых она придерживалась до конца своих дней и не предала, даже пред лицем пожизненного заключения и вечного порицания. Согласитесь, это достойно уважения. Мало, кто способен на такое, — глаза её скользнули по лицу Люциуса. — И всё что я вижу, глядя на вас всех, сидящих вот так передо мной теперь — всего лишь кучку мерзких двуличных предателей, пытающихся судить меня, пряча в карманах мантий свои собственные замаранные по локоть руки, — выплюнула она. — И хотя я никогда не поддерживала в полной мере убеждений бедной моей сестры, в сложившейся ситуации я могу только попытаться взять с неё пример, оставшись верной тем чистым идеалам, которых всегда придерживалась сама.
Последнее слово её звонким эхом отразилось от высоких каменных стен и потолка.
— Это всё, что вы хотели сказать? — спросил Кингсли.
Нарцисса кивнула, и паучьи серьги её с крупными чёрными жемчужинами блеснули в тусклом свете факелов.
— У кого-нибудь есть вопросы к подсудимой?
— Да, у меня есть! — раздался вдруг с последнего ряда голос Драко; порывисто поднявшись с места, он скинул с головы капюшон.
— Драко? — глаза Нарциссы расширились от ужаса.
— Как ты… могла? — выдохнул он. — Как ты могла так поступить со мной?..
— Драко, я… — она попыталась встать, но Кингсли взмахнул палочкой и тяжёлые цепи сейчас же приковали её к сиденью.
Нарцисса издала стон, и, не дожидаясь её ответа, Драко быстрым шагом направился вдоль рядов в направлении выхода из зала. Гермиона взглянула на Люциуса. Тот смотрел на сына с тревогой. Желваки играли на его челюсти.
— Подожди, Драко! — воскликнула Нарцисса, безуспешно пытаясь вырваться из цепей. — Позволь мне всё объяснить тебе!
— Нет! — отчаянно замотал он головой. — Нет… не могу тебя больше видеть!
Застыв на секунду в дверях, он бросил на неё последний взгляд.
— Драко! — крикнула она ему в след. — Постой! Пожалуйста!..
Дверь с грохотом захлопнулась, и в следующий миг со своего места сорвался Люциус. Торопливо он промчался меж рядов и выбежал вон. В зале воцарилась тишина. Гермиона взглянула на Нарциссу. Несколько мгновений та смотрела ещё на закрывшуюся дверь, после чего, будто бы почувствовав затылком пристальный взгляд Гермионы, обернулась.
— А ты что уставилась на меня, глупая грязнокровка? — с ненавистью, процедила она. Её всю трясло; прикованные к подлокотникам руки сжались в кулаки. — Осуждаешь меня?.. Думаешь, раз тебе удалось занять моё место, так ты справишься с ним лучше? Ничего подобного! — слюна брызнула у неё изо рта. — Пусть он изо всех сил и делает сейчас вид, будто признал тебя ровней себе, но заверяю: там, глубоко внутри, он никогда не сможет до конца принять, ни тебя, ни твоего ублюдка, что ты так опрометчиво от него понесла!..
— Тишина в зале суда, — раздался громовой голос Кингсли, и Нарцисса закрыла свой рот.
Гермиона лишь отвела взгляд.
— Итак, — вновь заговорил министр. — Если ни у кого нет возражений — предлагаю проголосовать. Кто считает, что подсудимая виновна?
Одновременно, как по команде, в воздух взвилось сразу пятьдесят рук.
— Единогласно, — гаркнул Кингсли, опуская и свою ладонь обратно на крышку стола. — Леди Нарцисса Малфой, вы приговариваетесь к двадцати пяти годам заключения в Азкабан в сектор «особого режима» без возможности амнистии или условно-досрочного освобождения. Приговор окончательный и обжалованию не подлежит.
***
Спустя полтора часа Гермиона прибыла в Малфой-мэнор. Когда заседание только закончилось, и она вышла из зала суда, Драко и Люциус молча стояли в конце коридора. Остановившийся взгляд Драко был обращён куда-то вдаль, тогда как Люциус неотрывно смотрел на сына, и Гермиона не посмела нарушить это мгновение. Она не посмела помешать им прожить их общую боль, остановившись в стороне, метрах должно быть в трёх. Люциус, правда, скоро заметил Гермиону, и она лишь кивнула ему, подавая знак, чтобы они отправлялись домой без неё, после чего, покинув в одиночестве Министерство, трансгрессировала к Лаванде, вновь любезно согласившейся присмотреть за Розой.
Когда же Гермиона перенеслась по каминной сети в поместье, оно показалось ей тихим как никогда, и, отнеся крепко спавшую у неё на руках дочь в детскую, она отправилась на поиски Люциуса и Драко, расслышав вскоре их голоса из-под двери кабинета, куда так и не отважилась в итоге зайти.
— Ты должен простить её, — говорил Люциус, — она всё-таки твоя мать.
— Простить? — голос Драко звучал надрывно. — Там… там была Роза, пап! В ту ночь, с вами! Чудо, что Гермиона отнесла её в детскую за мгновение до нападения… А что если бы они навредили ей? А что если бы Паркинсон убил Гермиону или тебя у неё на глазах?!
— Никогда больше не произноси вслух таких страшных вещей, Драко, — выдохнул тот.
— Но это так, папа! Она… сделала столько зла! Убила этого несчастного старика… А эта женщина… его дочь — я бы и в страшном сне такого представить себе не смог! И самое противное, что сам того не зная, я тоже во всём этом участвовал. Это ведь я всё про вас рассказывал ей! О том, что вы ищите домовика, что ты попросил меня провести собеседование с Алонзо, и всякие другие вещи… Получается, во всём, что приключилось с тобой и Гермионой действительно есть и моя вина!