Слова Люциуса потонули в возмущённом шелесте крон, трепещущих в порывах усилившегося ветра.
— И он… был прав? — спросила Гермиона.
— Вполне, — уголок губ Люциуса дрогнул в холодной улыбке.
— И ты совсем не испытывал к нему хотя бы жалости в тот момент?
— Я, безусловно, уважал его и принимал таким, каков он был весь тот отрезок времени, что нам с ним суждено было провести бок о бок, — с расстановкой произнёс Люциус. — Большего он от меня никогда и не требовал. Смерть же его я принял лишь как этап, завершивший унизительный период моего зависимого подчинения и позволивший мне занять в этом доме наконец именно ту позицию, для которой сам же он так тщательно меня и готовил.
Гермиона медленно приблизилась к Люциусу, вглядываясь в его абсолютно бесстрастные сейчас глаза.
— Но ему ведь не удалось, — сказала она.
— Не удалось, что? — уточнил он.
— Полностью выбить из тебя всякую способность к состраданию, — пальцы её несмело коснулись его прохладной щеки, и затянутая перчаткой рука сжала их.
— Ему много чего не удалось.
Ветер на высоте становился всё сильнее. Солнце совсем уже скрылось за густой пеленой облаков, и Гермиона, продрогшая в своём лёгком свитере, приникла к плечу Люциуса. Он обнял её.
— Иногда мне кажется, что я ещё так мало знаю о тебе, — она втянула носом его запах, такой тёплый, такой родной.
— Ты знаешь обо мне самое главное, Гермиона, — произнёс он. — Знаешь, что я люблю тебя.
Кожа его перчатки скользнула по её подбородку, и он склонился, целуя её в губы. Квоффл полетел из рук Гермионы куда-то вниз, и она прижалась к Люциусу, заводя озябшие пальцы ему под мантию.
— Предлагаю, продолжить наш полёт на земле, — прошептал он, и они медленно спустились на лужайку, оставляя мётлы в стороне и вновь сливаясь в поцелуе.
Сорвав с рук перчатки, Люциус опустил Гермиону прямо на траву, задирая ей кофту и стаскивая брюки. Пальцы её принялись расстёгивать ему ширинку, и вскоре он вошёл в неё, зарываясь лицом ей в волосы и принимаясь неистово вдавливать во влажную почву, запах которой окутывал её, смешиваясь с жаром его сильного господствовавшего над ней тела, — как же она любила его, как жаждала полностью быть в его власти. Дыхание Люциуса опаляло ей ухо, и она прижималась к нему изо всех сил, ощущая себя такой наполненной, такой счастливой.
— Если бы я только могла впитать тебя, Люциус, — задыхалась от любви она. — Выпить, съесть тебя, проглотить без остатка, чтобы никто и никогда не посмел отобрать тебя у меня, чтобы никто не посмел отделить тебя от меня, чтобы ты всегда был со мной… во мне…
***
Оставшуюся часть дня Гермиона и Люциус провели в комнате дочери, наблюдая за её играми и слушая её забавную болтовню, после чего, отужинав, вновь уютно устроились вместе с ней на кровати уже в собственной спальне. Роза при этом взяла с собой Мими, и трогательно положила её в конце вечера Люциусу на одно плечо, в то время как сама заснула на другом, и Гермионе, не посмевшей нарушить эту умилительную идиллию, не осталось ничего иного кроме как лечь аккуратно рядом, слушая их размеренное дыхание и безуспешно пытаясь проглотить вставший у неё поперёк горла ком.
Мысли о суде, столь тщательно подавляемые ею весь этот прекрасный день, навалились на неё вдруг с такой страшной силой, что она, невзирая на усталость, совсем не могла теперь уснуть, а потому, полежав ещё немного и убедившись, что сам Люциус уже провалился в сон, поднялась с кровати и тихо покинула комнату, бесцельно принимаясь бродить по мрачным коридорам Малфой-мэнора.
Никогда ещё проплывавшие пред её внутренним взором картины грядущего, не были столь беспросветны. Как бы Гермиона ни храбрилась, как бы ни пыталась убедить саму себя все эти дни, что потеряно было ещё не всё — надежда на лучшее отчаянно угасала в ней с каждым неотвратимо приближавшим час суда мгновением.
Поднявшись на третий этаж и остановившись в задумчивости у библиотеки, где она провела последние несколько ночей за изучением книг по магическому праву и подготовкой собственной речи, с которой планировала выступить утром на слушании, Гермиона так и не стала туда входить. Речь свою она знала наизусть, а выводы, которые сделала, изучив всю связанную с применением непростительных заклятий литературу, были утешительны едва ли, и Гермионе показалось уже бессмысленным, пытаться искать в книгах что-то ещё, а потому она просто двинулась медленно дальше по коридору, оказавшись вскоре в галерее северного крыла и различая во мраке у дальней стены полупрозрачный женский силуэт.
— Леди Фелиция? — она медленно подошла к призраку.
— Гермиона, — повернулась та. — Как хорошо, что ты сама пришла ко мне. Я как раз хотела поговорить с тобой, но не решалась преступить черту — обычно мы, призраки этого поместья, не вмешиваемся в дела живых его обитателей…
— Так о чём вы хотели поговорить со мной? — удивилась Гермиона.
— О Люциусе, конечно. События последних дней вызвали среди нас немалые волнения. Все мы обеспокоены судьбою нашего любимого потомка. Мысль, что он покинет Малфой-мэнор, страшит нас!
— Ах, знали бы вы, как тяжело это для меня!
— Я знаю, — Фелиция склонила голову. — И я благодарна тебе за твои чувства к нему. Знай, все мы на твоей стороне, хоть ты и маггловской крови.
— Спасибо, — смущённо кивнула Гермиона, размышляя над тем, стоило ли ей принимать подобное заявление за великую честь.
— А потому, я хотела узнать, — продолжила Фелиция, — не могу ли я оказать тебе какую-либо помощь, дабы наш возлюбленный сын вернулся завтра в свой дом?
— Если бы я только знала, что ещё можно сделать для этого, — Гермиона устало опустилась на узкую деревянную скамью у стены. — Увы, но решение, которое примет Визенгамот едва ли будет зависеть от меня. Я пыталась поговорить с Министром, хотела даже связаться с некоторыми судьями, но Люциус запретил мне делать это.
— Неужели всё так безнадёжно?
— Он уверен, что решение будет не в нашу пользу, — вздохнула Гермиона, ощущая, как к горлу её вновь подступает ком. — И я не знаю… не знаю, как переживу это, леди Фелиция! Как я смогу объяснить завтра Розе, почему отец её не вернулся вечером домой и почему не вернётся к нам возможно в ближайшие несколько лет?
Она уронила лицо в ладони, сейчас же вздрогнув от озноба — ледяная рука призрака легла ей на плечо.
— Ах, как циклично всё в этом мире! — провозгласила Фелиция. — Казалось бы, я лишь вчера утешала точно так же и его, а минуло уж пятьдесят… Бедные! Бедные мои потомки!
Призрак вскинула руки к потолку.
— О ком вы говорите, леди Фелиция? — удивилась Гермиона. — Кого вы утешали?
— Об Абраксасе, конечно, — неспешно она переместилась к окну, обратив свой взор в кромешную, плотно окутавшую Малфой-мэнор мглу. — Ровно полвека назад я слышала от него всё то же самое…
— От отца Люциуса? — Гермиона порывисто поднялась с места, щёки её охватил жар. — Неужели этот ужасный человек вообще когда-либо нуждался в утешении?!
— Люциус пожаловался тебе на него, не так ли? — хмыкнула та.
— Нет, он не жаловался, — Гермиона мотнула головой. — Лишь вспомнил некоторые факты из своего детства. И их было вполне достаточно, дабы я поняла, каким эгоистичным и жестокосердным Абраксас был!