— Я разослал указания на завтра, — голос вошедшего в комнату Люциуса вывел, однако, её из задумчивости, и она порывисто обернулась, с тревогой встречая его взгляд — он был таким холодным сейчас, — так что, утром в исследовательском центре нас будут ждать…
С мгновение они смотрели друг на друга, после чего Люциус принялся снимать с шеи галстук.
— Северус прислал, — Гермиона показала ему письмо.
— Что-нибудь важное?
— Прошлой ночью он получил послание от того самого мастера зелий из Мексики, который и порекомендовал нам Алонзо…
— Неужели? — Люциус надменно хмыкнул.
— Да, и… он просил передать нам его глубочайшие извинения за то, как всё вышло, — Гермиона положила письмо на стол. — Написал, что никогда не поручился бы за Луиса, если бы подозревал в нём подобные склонности.
— Ну что ж, очевидно, мексиканский мастер зелий, весьма недооценил влияние денег и власти на людей его сорта…
— Он отказался от него, — добавила она. — Сказал, что больше не будет оказывать Алонзо поддержку. Но и не только он. Луис был возвращён в Мексику с позором… Дело получило огласку: люди настолько были возмущены, тем как сын работорговцев ославил их перед лицом магического народа Британии, что властям не осталось ничего иного, кроме как немедленно подвергнуть Алонзо собственному суду, по решению которого он был изгнан из магического сообщества и пожизненно лишён права творить магию, где бы то ни было. У него отобрали и сломали палочку и… отправили жить в бедное маггловское поселение, где-то в глуши.
— Что же он будет там делать, позволь полюбопытствовать?
— Продолжать варить зелья, я полагаю. Целебные мази, да притирки для местных жителей за ночлег и еду.
— Какая незавидная участь, — выплюнул он. — Кто бы мог подумать… А я ведь и правда мог сделать из него звезду зельеварения!
— Вот только не говори, что тебе его жаль! — Гермиона мотнула головой.
— Конечно, нет, — Люциус бросил рубашку на кровать. — Сукин сын получил то, что заслужил. Я сожалею лишь о том, что пригрел на своём животе такого ядовитого гада!.. Хотя, я не буду до конца честным, если не скажу, что мне всё же несколько досадно от того, что бесспорные таланты Алонзо будут пропадать отныне среди мексиканских пустынь. И всё же я никогда не забуду тот день, когда увидел тебя с ним… в его кабинете…
Гермиона вспыхнула до самых кончиков своих ушей.
— Вот только это была не я, Люциус! — воскликнула она — ей стало вдруг так обидно от его слов. — Это была не я, а… Нарцисса!..
Люциус метнул в неё краткий взгляд, а затем принялся расстёгивать ремень.
— И, поверь мне, это единственное, что останавливает меня сейчас от желания поехать в Мексику и лишить Алонзо не только его «волшебной палочки», но и жизни, — выплюнул он. — Удивительно на самом деле, что я не сделал этого в ту же секунду!.. Стоит признать: им с Нарциссой удалось полностью растоптать меня тогда…
— Да, как ты вообще мог? — она уже не могла остановить клокот в своей груди. — Как ты мог поверить в то, что я могла поступить с тобой подобным образом? — Воздух со свистом вошёл ей в горло, и она сжала кулаки, пытаясь преодолеть боль, которая разнеслась от ключиц по всему её телу. — Вот так предать тебя!
Люциус замер. Губы его дрогнули, и он повернул к ней лицо. Она не могла даже моргнуть в этот момент, сказать ещё хоть слово. Всё тело её будто парализовало от обиды и негодования.
— Гермиона, я… — он дёрнул головой.
И несколько мгновений они так и стояли в тишине, глядя друг на друга, пока лицо Люциуса скованное напряжением, не расслабилось, и, глубоко вздохнув, он не опустился медленно перед ней сперва на одно, а потом и на другое колено. Гермиона смотрела на это с недоумением. Всё происходящее казалось ей каким-то дурацким затянувшимся на целый день сном.
— Прости меня, — произнёс вдруг он, отчего у неё даже приоткрылся рот.
— Люциус, ты что?..
— Прости, я… действительно, так виноват перед тобой.
— Пожалуйста, встань! — выдохнула она.
— Нет, я… не могу, — он мотнул головой. — Не могу, потому что мне никогда не забыть и не искупить тот момент, когда ты… невинная предо мной, увидев, как я был ослеплён в тот день, бросилась мне в ноги; как умоляла меня поверить тебе. Поверить в то, что ты была чиста передо мной, тогда как, это не ты, а я… я должен был вот так пасть к твоим ногам, вымаливая прощенье, за то, что посмел усомниться в тебе. За то, что хотя бы на одну секунду позволил этим грязным осквернителям, опорочить тебя в моих глазах…
— Люциус, — преодолев наконец своё оцепенение Гермиона кинулась к нему, и он протянул к ней руки, обхватывая её за бёдра. — Ну, пожалуйста, встань… Я не злюсь на тебя… я…
— Моя удивительная, — он уткнулся лбом ей в живот, и она стала гладить его по голове, — моя непорочная, моя чистая… Как я мог допустить хотя бы одну только мысль о том, что ты могла предать меня?.. Как я мог… Всю свою жизнь, всеми своими силами я, пытался отыскать одну лишь единственно значимую для меня в этом грязном мире вещь — чистоту… И я нашёл её в конце концов в тебе, Гермиона. Только ты одна и есть моя истинная, моя торжествующая чистота!
— Люциус, ну, прошу тебя… — склонившись над ним, она обхватила его лицо, и он возвёл к ней свои серые глаза — самые её любимые глаза.
— Ты ведь даже себе и представить не можешь, что ты сделала со мной, — прошептал он. — Какой властью ты надо мной обладаешь! Тебе удалось сотворить со мной то, о чём мечтали многие… женщины, Министры магии, Тёмный Лорд! Все они хотели, чтобы я был полностью подчинён их воле! Стал их рабом, тогда как сделать это удалось лишь тебе одной… Стоит тебе только взглянуть на меня, как демон, довлеющий всю мою жизнь над моей душой затихает, лишается своих сил, обнажается до самых своих костей, не желая больше ничего и никого, кроме как смиренно сидеть подле твоих ног вот так, как я сейчас…
— Люциус, — дрожа, повторила она.
— Я твой раб, Гермиона, — испустил из себя он, — полностью покорённый тобой, моя единственная чистота!
Он закрыл глаза, и, судорожно втянув носом воздух, она тоже опустилась перед ним.
— Нет, Люциус, нет! — она принялась покрывать поцелуями его лицо. — Ты не мой раб. Ты… ты мой муж! Мой муж! Единственный человек, ради которого я только и существую на этом свете! Единственный человек, которого я только и могу, что боготворить день ото дня бесконечно, каждой частью своего естества с благодарностью и благоговением… Если бы ты только знал, как я слаба и бессильна в моменты, когда меня охватывает страх, что я могу потерять тебя… И мне так стыдно сейчас перед тобой!
— Гермиона, — он мотнул головой.
— Я так обидела тебя сегодня… — она заплакала, — вновь усомнилась в тебе… Я… Люциус, прости меня! Я совсем ведь не хотела попрекать тебя за то, что ты рассказывал Розе о её семье.
Люциус вздрогнул и, отстранившись от неё, вгляделся с изумлением ей в глаза.
— Да, — она закивала. — Да, я… я совсем не против этого, Люциус! Она ведь твоя дочь и ты имеешь полное право рассказывать ей о своём роде всё, что только посчитаешь нужным, в том числе и про кровь, потому как эта кровь, она… — сжав его руки, Гермиона оставила на них свои мокрые поцелуи, — она ведь и, правда, самая прекрасная на этой Земле! Но только прошу тебя… Прошу — без контекста! — плечи её беспомощно сжались. — Не забывай, пожалуйста, что и моей крови, какой бы она ни была, в ней ровно столько же, сколько и твоей…
— И я бесконечно счастлив от этого, — выдохнул он; веки его дрогнули, и Люциус порывисто заключил Гермиону в свои объятья, принимаясь гладить по голове. Горячие губы его коснулись её мокрой щеки, и Гермиона расслышала, как он прошептал ей на ухо, совсем тихо: «Спасибо».