— Да, я просто залюбовалась тобой, — она прикрыла глаза. — Если бы ты только знал, как я горжусь тобой, Люциус. Как трепещу от восторга при мысли, что ты мой муж.
Пальцы его коснулись её лица, бровей, носа, скул, после чего он приник к её губам, оставляя на них долгий удовлетворённый поцелуй, и они постояли так, слившись в нём несколько мгновений.
Когда Гермиона вновь открыла глаза, Люциус всё ещё неотрывно на неё смотрел. Взгляд его, однако, был подёрнут теперь пеленой умиротворения, которое так поразило её там, ещё в Хогвартсе, когда они впервые остались наедине… Лицо было расслаблено. Волевая складка меж бровей разгладилась, и Гермиона подняла руку, проводя пальцами по пьянящему контуру его влажных ещё от поцелуя губ — как же она их любила.
— Гермиона, я хотел попросить тебя, сходить со мной в одно место. Если ты не будешь против, — сказал он.
— Куда угодно, Люциус.
— Ну, на самом деле здесь недалеко, — губы его дрогнули в усмешке. — У леса…
— У леса? — она вновь взглянула ему в глаза, после чего поражённо выдохнула: — Неужели ты хочешь, чтобы мы сходили к ней?
— Да, я… думаю, мне пора сделать это.
— Конечно, — она с жаром кивнула. От волнения у неё даже перехватило дыхание, — когда угодно, я обязательно схожу с тобой! Ты хочешь… хочешь сделать это прямо сейчас?
— Ну, — он будто бы даже смутился. Выпустив Гермиону из объятий, Люциус вновь обратил взгляд к окну и пригладил волосы у себя на затылке. — Сейчас уже вечер и… там дождь, кажется.
— Но это, — Гермиона мотнула головой. — Это же ведь совсем не важно, Люциус! Пойдём!
Она с жаром схватила его за руку, и ему не осталось ничего иного, кроме как последовать за ней.
Покинув вскоре поместье, они оказались во мраке прохладного осеннего вечера. На голову сыпал мелкий дождь, и Люциус хотел было наколдовать вокруг них купол, но Гермиона не позволила.
— Знаешь, мне это напоминает Хогвартс, — сказала она, когда они стали спускаться вниз с холма, крепко взявшись за руки; мокрая трава скользила под их ногами. — Мы точно также с Гарри и Роном бродили, бывало по школьному двору вечерами. Иногда ходили к Хагриду, но чаще сбегали по каким-нибудь своим секретным делам в запретный лес под мантией невидимкой.
— Нарушители! — фыркнул Люциус. — Драко рассказывал мне о ваших ночных вылазках.
— Будто он и сам этого не делал!
— Все делали! — кивнул он. — Уж сколько раз я и сам сбегал… И без всякой этой вашей мантии невидимки, хочу заметить!
— И часто тебя ловили? — она засмеялась.
— Бывало. Дамблдор, правда, всякий раз сообщал об этом отцу, так что у меня была прекрасная мотивация не попадаться.
— И ты довёл этот навык до совершенства, как видно!
— Да уж, — хмыкнул он. — Спасибо ему за это, конечно.
Вскоре они спустились к реке, дождь тем временем стих, так что они неторопливо перешли через мост, вошли в лес, пока не достигли огороженного высоким кованым забором кладбища. Ворота скрипнули с протяжным стоном. За всё время, что Гермиона жила в поместье, она бывала здесь всего пару раз, так, однако, и не отважившись зайти ни в один склеп. А их здесь было много. Поколения и поколения представителей семейства Малфой, хоронились здесь сотнями лет. Призраки некоторых из них виднелись среди деревьев, они, однако, не тревожили путь живых, скрываясь из виду за каменными статуями, печально высившимися над могилами во мраке ночи.
Тьма к тому моменту сгустилась уже очень сильно, а потому Люциусу и Гермионе пришлось достать палочки, зажигая на их концах неяркий свет, в бледном мерцании которого, они и шли по главной тропе вглубь, к самому большому и богато украшенному склепу — последнему чертогу, который Абраксас Малфой создал для своей Реджины. Статуи двух склонивших в печали головы ангелов охраняли его вход. Руки их лежали на высоких, увитых плющом дубовых дверях, не позволяя кому бы то ни было зайти сюда, казалось, так просто, а потому, остановившись перед ними, Гермиона вопросительно взглянула на Люциуса — он должен был знать пароль.
Лицо его, однако, было сейчас сродни тем, что имели окружавшие их каменные изваяния, глаза недвижно взирали перед собой.
— Люциус, — Гермиона взяла его за руку, и он вздрогнул, будто бы пробуждаясь ото сна.
— Я не был здесь почти пятьдесят лет, — он обратил на неё охваченный смятением взгляд.
— Я с тобой, — она крепче сжала его ладонь, и он лишь кивнул, выставляя палочку вперёд.
— Mea vita et anima es [Ты моя жизнь и душа], — слова слетели с его губ, и с приглушённым скрежетом каменные руки ангелов подобно щупальцам осьминогов заскользили по дверям, утаскивая с собой плети плюща, отворачивая печальные лица в стороны и закрывая ладонями глаза, после чего двери с глухим щелчком приоткрылись.
Вобрав в лёгкие промозглый кладбищенский воздух, Гермиона поёжилась, и они с Люциусом медленно двинулись внутрь склепа.
Там было холодно, затхло и ужасно тоскливо. Под ногами, на каменном полу зашелестела загнанная сюда порывом ветра листва, зарокотали сотни крошечных насекомьих ног — пауки, облюбовавшие склеп бросились врассыпную прячась от бледных лучей вторгшегося в их извечно тёмную обитель света. Огоньки на концах палочек Люциуса и Гермионы осветили высокие плотно затянутые паутиной своды.
Посреди этого заброшенного печального пространства на массивных каменных ногах, возвышался большой мраморный саркофаг, форма которого повторяла очертания женского тела. В богато украшенных искусной резьбой одеждах, с покойно лежащими на груди руками и умиротворённо закрытыми глазами, Реджина будто бы спала.
Люциус не сразу решился подойти. Несколько мгновений он стоял, глядя на саркофаг, после чего медленно приблизился, вглядываясь в недвижное каменное лицо. Поднял руку, провёл по нему осторожно, обводя черты.
— Вот я к тебе и пришёл. — Гермиона расслышала его приглушённый голос. — Прости, что так долго…
А потом он склонился над ней, запечатлевая на лбу поцелуй.
Гермиона невольно отвернулась, ощутив себя отчего-то ужасно лишней здесь. Люциусу стоило бы вероятно побыть с Реджиной наедине… возможно он хотел ей что-то сказать, что Гермионе слышать не следовало или же поделиться чем-то, что никогда не принадлежало ей. Она, однако, не посмела покинуть склеп, принимаясь лишь рассматривать стены и пол, на котором виднелись грязные следы нескольких пар мужских ботинок — сюда должно быть приходили мракоборцы в тот день… Гермиона помнила, как Люциус не хотел пускать их сюда, в то время как днём ранее, по жестокой иронии, здесь уже побывали Плегга и Ральф. Бэгзль вероятно открыл им дверь изнутри — Гермиона обратила внимание на люк в углу комнаты… Печальные ангелы у входа были лишь бутафорией только и способной, что оплакивать спящую здесь вечным сном хозяйку. Как жаль, что Абраксас не догадался наложить на них чары посильнее, дабы превратить из бесполезных заливающихся слезами истуканов в защитников, способных не позволить чужакам проникнуть в ведущий сюда из самого поместья тоннель, построенный им очевидно для одной только цели — являться сюда бессонными ночами, страдая и возможно стеная о своей столь безвременно покинувшей его любви, в то время как этой самой его любви был полностью лишён вверенный ему ею сын.
От этих размышлений в груди Гермионы вновь вспыхнул гнев на Абраксаса — каким же всё-таки слабым он был!
Люциус всё ещё стоял, склонившись над саркофагом. Одна рука его лежала у Реджины на лбу, вторая поглаживала сложенные на груди пальцы. Он шептал ей что-то, и, взглянув на него теперь, Гермиона поняла, что не испытывала больше возникшей у неё в первый момент неловкости. Уж если кто и был достоин сейчас находиться здесь рядом с ним, присутствуя при этом его соприкосновении с, вероятно, единственным светлым бликом существовавшем когда-либо в его страшном, болезненном прошлом, так это она, и никого иного он просто не смог бы впустить сюда в такой момент. А значит, всё это принадлежало лишь ей.