На пороге стоял отец. Это была мистика. Ведь только что она подумала именно о нем. В столичных издательствах при всей их столичности и ориентации на самых-самых больших писателей тем не менее хорошими тиражами в прекрасном оформлении выходили и его книги, откровенная компилятивная халтура на злобу дня.
— Папа? — У Маши широко раскрылись глаза. — Откуда ты? Почему без звонка? Я бы встретила...
— Пройти можно? Я уже третий день у вас, — ответил Киреев, снимая пиджак, раздумывая, не попросить ли тапочки зятя: после вчерашней беготни по дюнам болели ноги. — Был в колхозе «Звейнекс», заключал договор о поставках. Чаю дашь? Как у тебя дела?
— Да ничего, — вздохнула Маша. — Очень трудно, правда, противостоять демагогии...
— Что поделаешь, — Виктор Николаевич усмехнулся. — Как дети, Феликс?
— Все хорошо. Феликс в автономке.
— А друзья? Кстати, как поживает Дьяченко? Ваш приятель, который жил с Феликсом в одной комнате академического общежития? Я, помню, немного помогал парню в свое время.
— А... — Маша кивнула. — Да, Дьяченко. Был такой. Кажется, ты помог ему с машиной? Он ведь перед поступлением в академию с Кубы вернулся. А теперь служит на другом флоте, даже не знаю, на каком точно. А что?
— Да так... Думал, поддерживаете отношения. Хотел привет передать. — «Замечательно, что она не помнит, не знает сути... Великолепно!» — подумал с облегчением. — А к тебе у меня маленькая просьба, Марусенька.
— Да, папа?
— Не могла бы ты пообщаться письменно или по телефону со своими тетушками и выяснить их намерения в отношении меня? Они вдруг стали крайне агрессивны. Бегают в прокуратуру, жалуются. И всего лишь потому, что я изъявил желание жить в доме собственных родителей!
— Признаться, папа, из писем тети Ани я поняла другое, — осторожно сказала Маша. — Они хотят кое-что из вещей, хотя бы на память, а ты возражаешь. Они хотят жить на даче, а ты не позволяешь. В общем, я их понимаю. Честно говоря, я тоже хотела бы иметь некоторые дедушкины книги, что-то из тех вещей, которые я знала с детства. Не забывай, я выросла в той самой квартире...
— Дорогая моя, — Киреев широко улыбался. — Ты ведь умная девочка. Напиши им, что я не могу позволить разорять родительское гнездо. Кстати, это и в твоих интересах. Ты и Лена — мои прямые наследницы.
— Папа, я, к сожалению, хорошо знаю твою жену. А ты — мое мнение о ней.
— Это мнение внушено тебе твоими тетками. Она не так меркантильна, как вы все считаете.
— Допустим, папа. Но давай хотя бы с глазу на глаз назовем вещи своими именами. Бабушка жила у Ани, у Вари, у меня.
— Разумеется, когда Леночка была крошкой. Ребенок кричал, это беспокоило маму.
— Однако ты отправил ее ко мне именно тогда, когда у меня кричало два младенца, в этой двухкомнатной, а не в трехкомнатной, как на улице Алых Роз.
— Мама болела, ей был необходим морской воздух. Не отправлять же ее в санаторий — нонсенс! По-моему, тогда ты все это отлично понимала... — пожал плечами Виктор Николаевич.
— Да, я понимала, как плохо бабушке с твоей Лидией. Лида даже не кормила ее!
— Я боюсь, Маруся, сейчас мы начнем ссориться. Я бы не хотел этого.
— И я не хочу. Но считаю, что претензии теток вполне обоснованы и законом и моралью.
Он слушал дочь и думал: «О Дьяченко она не помнит и не знает. А вот с наследством может подвести. Но что любопытно: ни сестры, ни эта умная дурочка не поняли главного — почему я так борюсь за наследство. Почему иду на все ради... в общем-то, незначительной суммы».
XV
Павлов рассматривал человека с университетским ромбиком на кителе.
Авдеев Павел Андреевич, майор милиции, начальник паспортного стола районного отдела внутренних дел. Много вопросов к этому человеку накопилось у Александра Павловича. Особенно после вчерашней беседы с Круглисом Казимиром Харитоновичем.
Ну, разумеется, Авдеев прекрасно знал, как должен был действовать — о чем говорить! Да, он должен был выселить непрописанных родственников умершей квартиросъемщицы, опломбировать квартиру независимо от обстоятельств наследования, способствовать нотариату в охране имущества.
—Участковый заходил, — объяснял Авдеев, — квартиру пломбировал, только они срывали...
— Кто — они?
— Ясно, Киреевы. Вообще-то...
Павлова потрясало обыденное спокойствие, безразличие в лице Авдеева, с которым он буднично пояснял вещи, ни в какие ворота не лезущие. Будто подобные нарушения в его «епархии» происходят так часто, что он устал придавать им какое-либо значение.