Поначалу Борис пытался сопротивляться событиям, обернувшимся против него. Горячился, спорил с вполне симпатичным, человечным майором Абашкиным, пытался что-то доказать. А потом понял: доказать вину можно, невиновность — нельзя. Найденные милицией накладные — документ, на основании которого можно сказать только одно: он, Борис Пастухов, — преступник.
«Плетью обуха не перешибешь, — решил Пастухов, — я больше не в силах говорить одно и то же. Если в этот ужас вникнуть до конца, можно сойти с ума… Лучше тюрьма, чем психушка. Скорее бы все это кончилось. Скорее бы суд, который все поставит на свое место: столько- то лет такого-то режима».
Вялость и безучастность Пастухова полковнику Быкову не нравились. Что стоит за этим непротивлением — безволие, вина, уверенность в обреченности, неверие в торжество правосудия? Активная натура Вячеслава Ивановича протестовала. Он повел себя наступательно:
— Почему вы не уничтожили накладные на мясопродукты, выписанные вам Балакиным в дни отсутствия Киреева? Когда обычно вы уничтожали документы? Каким образом? Зачем, наконец, вы брали их, если все равно они подлежали уничтожению? Проще было бы не иметь накладных, наверное? Тем более что при любой проверке вы могли объяснить наличие груза приобретением мяса у частников — Устав кооператива этого не запрещает.
Борис сказал глухо:
— Я брал накладные, потому что мне их выдавали под отчет. Об остальном я уже неоднократно рассказывал. Ничего больше добавить не могу.
— Почему?
— Потому что добавить мне нечего. Вы говорите: «Пастухов ограбил банк». Что я могу сказать, кроме: «Я банка не грабил»?
— Если вы не уничтожали накладные, значит, их уничтожал кто-то другой. Кто?
— Я не знаю. Я не видел, чтобы Киреев, которому я их передавал, рвал, сжигал, съедал накладные. Как никогда не видел, чтобы документы оставались где-то лежать свободно и любой имеющий дурные намерения мог получить к ним доступ. Я считал, что вступает в силу обычное делопроизводство.
— Вы говорите неубедительно.
— Может быть, но больше мне нечего сказать.
«Что он хочет? Чтобы я показал на Киреева так же, как тот оклеветал меня? Методом исключения? Если не я, то он? Так этим методом исключения меня и засадили в изолятор… — думал Пастухов. — Теперь нужно, чтобы и от меня ниточка потянулась?»
— При каких обстоятельствах вы познакомились с Балакиным?
— Я уже рассказывал. Вместе с Киреевым и Виноградовым я приехал в «Зеленодолье». Киреев выполнил формальности, заключил договор, я познакомился с Балакиным, директором совхоза, договорились, по каким дням буду приезжать за продуктами.
— По каким же дням?
— Вторник и четверг. Уже обо всем этом я говорил и писал.
— Вы получали продукты у одного и того же кладовщика?
— У разных. Там два склада. На одном мясо-молочные продукты, на другом — все остальное.
— Я уточняю вопрос: мясо вы получали у одного и того же кладовщика или это были разные люди?
— Пожалуй, у одного и того же. Видимо, я всякий раз приезжал в его смену.
— Когда Балакин выписывал вам накладные, до того, как вы отправлялись на склад, или после?
— Разумеется, до того, иначе как же получишь товар?
— Он под копирку выписывал накладные?
— Я не обращал внимания, — Борис поднял на Быкова удивленные, встревоженные глаза. Он понял, почему полковник спрашивает о копирке — был ли вообще второй экземпляр накладных? Или… или с самого начала, да, с самого начала то был подлог? Ах, как же соблазнительно сказать: «Нет, не было копирки, я помню совершенно точно! Видите, я невиновен, меня сделали статистом в дурном театре!» — но Пастухов не решился. Он на самом деле не помнил.
— Вспоминайте, — сухо сказал Быков и склонился над протоколом.
— Я всякий раз получал на руки первый экземпляр… — робко, медленно начал Борис, — копирка… Может быть, была — Балакин всегда, садясь за стол, надевал нарукавники. Чтобы не испачкаться, должно быть.
— О копирку?! — вскинулся Быков.
— Кроме этого, я ничего не могу сказать.
— А когда Балакин отрывал накладные от книжки бланков — перед тем, как заполнить накладную, или после?
— Не могу утверждать… — Пастухов задумался. — Но, кажется, он это делал сразу. Оторвет и выписывает. А может быть, после…
— Почему у вас нет уверенности в своих словах? — с горечью спросил полковник. — Отчего, Борис Васильевич?
Пастухов посмотрел удивленно. Неужели следователю не понятно, отчего?.. Но было во всем облике полковника что-то такое сострадательное, теплое, человеческое, что Борис не выдержал. Слезы душили его.
— Не виноват я, понимаете? Не виноват ни в чем! Я все время говорю правду, одну правду! Я не знаю, почему мне не верят, не знаю… Я только в одном виноват: не подумал, согласился. Не учел: если в государственных торговых общепитовских точках иной раз бог знает что творится, концов не найти, то тут-то, где вообще все на честном слове… А если не на честном слове? Вот не подумал об этом и стал виноват! Хотя я и не виновен. Но как доказать? Не могу доказать!
— Я могу. И стараюсь доказать, кто в чем виноват. Обязанность это моя, — сказал Быков. — Про презумпцию невиновности слыхали?
— Тогда почему я арестован, если вина не доказана?
— Арестован, поскольку следствие располагает против вас весьма серьезными уликами. Но, кстати, если вины за вами нет, чем объяснить, что на очной ставке с Киреевым вы молчали?
Пастухов густо покраснел:
— Когда вот так в глаза, как Киреев… Смотрит в глаза, и без всякого сомнения, без всякого пардона, — Борис усмехнулся. — А ты стоишь, оплеванный и оболганный. Я не могу… Когда хамят, врут в глаза, черное за белое выдают, не могу! Теряюсь, что ли? Ошеломляет меня… Удачные и нужные ответы потом приходят.
— После очной ставки, значит, нужные слова пришли, — Вячеслав Иванович сокрушенно покачал головой. — В таком разе можно попросить встречу со следователем. И высказать ему запоздалые, но верные суждения.
— Киреев убедительно говорит. А один из нас врет. Кому вера? На мне-то уже пятно…
Быков глухо заворчал.
— Скажите, — задал следующий вопрос, — Киреев и ваш брат действительно долго уговаривали вас перейти в кафе?
— Да.
— Вам не показалась странной их настойчивость?
— Я месяц думал. А что они настаивали — понятно. Если работник нужен, так ведь…
— Чем Киреев и ваш брат мотивировали, что им нужны вы, именно вы? Вы давно сами знаете Киреева? Давно дружите?
— Глеб с ним дружил. А я — нет. Понятно, из-за разницы в возрасте. Да и потом… Я рано женился, зажил своей жизнью. Ушел на комсомольскую работу… В общем, я от брата оторвался. А вот на первый вопрос я ответить вам не могу. Чем мотивировали Глеб и Киреев?.. Вы не поверите, Вячеслав Иванович.
— Ну почему же? В чем причина? Я верю вам.
— Не поверите. Потому что причиной всему — моя честность. Так Киреев и говорил.
«Все верно, — согласился в душе Быков. — Кирееву нужен был честный, открытый, простой Пастухов. Вот она — простота, что хуже воровства». И снова спросил:
— У вас были свидетели, при которых вы передавали Кирееву накладные из «Зеленодолья»?
— Конечно, — с неожиданной, даже поразившей Быкова готовностью ответил Борис. — Иногда при этом присутствовала жена Киреева, иногда мой брат Глеб. Но ведь она не станет свидетельствовать против мужа, а мой брат сильно болен, — Пастухов поник головой. — Вот как вышло…
— Не печальтесь. Это все явления временные, я почти убежден: в вашей семье все будет хорошо. — Следователь глянул на часы, до очередного допроса у него оставалось ровно полчаса. Может быть, этот допрос что-то прояснит? Быков продолжил:
— В каких отношениях вы с Тимофеевым?
— Кто это?
— Подсобником был у вас.
— А, Леха… Не знаю его фамилию. Какие у меня с ним могут быть отношения? Выгнали мы его с Виноградовым за спекуляцию водкой — вот и все.
XXIV
В министерстве полковника ждала новость. Исчез Киреев.
Этот факт больно уколол профессиональное самолюбие Быкова. «Предусмотреть подобный оборот дела было нетрудно, — думал он, — хотя не тот человек Киреев, чтобы безоглядно кидаться в бега. С другой стороны — что мне возмущаться собой. Ни один прокурор не позволил бы мне не то что арестовать Киреева, но даже взять у него подписку о невыезде. Доказательств пока нет, одни версии и доводы».