Несмотря на то что Каору отпустил ее руку, она продолжала стоять у его кровати.
— Вам не тяжело говорить? — Выполняя профессиональный долг, она прежде всего спросила пациента о состоянии его здоровья.
— Да не особо, а поговорить очень хочется.
— Ну, хорошо, расскажите о себе.
— О себе? Что?
— Ну-у, скажем, с самого рождения до сегодняшнего дня. Абсолютно все.
— Ну, расскажу, и что дальше?
— Я перестану смотреть на вас как на привидение.
Каору решил, что, узнав о Хане побольше, он сможет сформировать определенный взгляд на нее.
— Только можно сначала я расспрошу вас?
Хана насторожилась.
— Может быть, невежливо об этом спрашивать, но мне интересно, сколько вам лет?
Хана рассмеялась. Не иначе как ее уже много раз спрашивали об этом.
— Тридцать один год, замужем, двое детей, оба мальчики.
От удивления у Каору чуть челюсть не отвалилась. Хана казалась ему еще совсем девочкой, а на самом деле ей тридцать один год — на одиннадцать лет больше, чем ему. Да что там, у нее двое детей... Такого он никак не ожидал.
— Удивительно.
— Все так говорят.
— Я-то думал, что вы младше меня.
— А вам сколько?
Каору сказал, что ему двадцать. Хана, захлопав ресницами, тихо произнесла:
— Надо же.
— Наверное, я выгляжу старше. Но мне на самом деле двадцать.
Каору потрогал себя за щеку. Он ни разу не брился с тех пор, как приехал в пустыню, и поэтому, возможно, выглядел гораздо старше своих лет.
Он приходил в себя после пережитого шока. Та, которую он считал девочкой младше его самого, оказалась на самом деле много старше. Теперь ему надо обращаться с ней деликатнее.
Разговор о возрасте стал одной из отправных точек. Теперь, пока Хана ухаживала за Каору, он рассказывал о себе.
Хана была отличным слушателем. Правда, она уходила и приходила по нескольку раз на дню, поэтому рассказывать приходилось урывками. Однако, несмотря на это, Хана, не теряя нити повествования, смогла узнать всю жизнь Каору до сегодняшнего момента.
А ему разговоры с Ханой были в радость. К тому же он мог еще раз проанализировать самого себя. Постепенно в этих беседах разворачивалась вся его жизнь. Он вспоминал, о чем думал в детстве, какие видел сны, как жил с отцом и с матерью, как они решили поехать вместе с семьей в американскую пустыню...
Временами рассказывать становилось больно. Тяжелее всего было говорить о болезни отца. Все мечты рухнули в один миг. Они с матерью жили в постоянных разъездах между домом и больницей. Через несколько лет выяснилось, что отца поразил вирус метастазного рака и что надежды на его выздоровление практически нет. Мать, правда, не сдавалась и верила, что в мифах североамериканских индейцев можно найти ключ к чудесному избавлению. Она с головой ушла в эти мифы. Болезнь отца, отчаянье погрузившейся в мир таинственного матери... В конце концов юноша, разочаровавшийся в космической физике, переключился на медицину.
Рассказывая, Каору все больше погружался в печаль. По его подсчетам, за четыре дня на разговоры с Ханой ушло два или три часа. За это время всю жизнь не вспомнить. Многое Каору пропустил. Порой, описывая безрассудства отца, он начинал плакать.
Жизнь, о которой можно рассказать за два-три часа... Возможно ли такое? Правда, некоторые детали ускользали от него, теряясь в тумане памяти.
— Вы любили когда-нибудь? — как будто подгадав момент, спросила Хана. Каору не знал, стоит ли рассказывать о Рэйко. Если бы Хана не задала этот вопрос, он, возможно, и промолчал бы.
А раз уж разговор зашел о Рэйко, то, естественно, нельзя будет обойти и Рёдзи. Воспоминания о нем были не столько печальными, сколько болезненными. Каору со стыдом думал о том, как начинались их с Рэйко отношения. К тому же комната, где они сблизились, чем-то походила на ту, в которой он сейчас находился. В той, правда, через два больших окна лился внутрь яркий свет и была видна зелень во дворе. Однако цвет стен и размеры комнат были практически одинаковыми.
Вряд ли стоило рассказывать Хане о том, какие отношения связывали их с Рэйко.
Однако Каору выложил все как на духу. Хана с мрачным видом кивала, иногда казалось, что она не может поверить.
— О нет, — приговаривала она. Когда Каору признался, что Рэйко носит его ребенка, лицо Ханы словно обледенело. — И этот ребенок родится?
Каору не заметил того странного выражения, с которым был задан этот вопрос.
— Разумеется, я хочу, чтобы он родился. Ради этого я сюда и приехал.
Хана зажмурилась. Каору не расслышал, что она прошептала, ее губы двигались почти незаметно, но казалось, она произносила слова молитвы.
В лишенной окон комнате с бежевыми стенами время можно было определить только по часам. Если верить им, наступила ночь четвертого дня. Когда Каору закончил рассказ о его и Рэйко ребенке, Хана остановила разговор.
— Ну, на сегодня хватит.
Медсестра собралась уходить. Она не могла свободно распоряжаться временем, но разговор прерывала всегда на подходящем месте.
— Я хочу, чтобы вы рассказали мне все до конца.
Эта женщина, прежде казавшаяся ему девочкой, говорила с ним словно мать.
Накрыв его руку своей, Хана на минуту задумалась и пошла к двери. Там она остановилась и, обернувшись, вышла в коридор.
Дверь осталась открытой. А Каору не мог забыть, с каким выражением лица Хана слушала его рассказ. Он где-то уже видел это выражение.
Человеческая мимика многообразна, но в схожих ситуациях люди выглядят одинаково. Например, когда радуются, услышав приятное известие, или когда собираются прыгнуть с высоты...
Каору размышлял, о чем же думала Хана, покидая комнату.
Внезапно в памяти всплыла запрятанная где-то в глубине сознания, но не забытая сцена.
Ситуация оказалась очень похожей. Женщина, которая кивала пациенту, перед тем как выйти из комнаты, так же как и Хана сейчас, была одета в белый халат. Она тоже была медсестрой.