И трофеи - холодное оружие, принадлежавшее побежденным вождям. Особенно красив, богато отделанный драгоценными камнями, кончар - длинный прямой обоюдоострый меч, привезенный с берегов далекого Борисфена.
А, это морской венок с украшениями из двух сведенных носами военных трирем, свидетельствующий о том, что его обладатель пересек Средиземное море.
Наместник тоскливо посмотрел в окно, из которого виднелось море, с его вечными неумирающими волнами, увенчанными барашками белой пены. Все же жара здесь не ощущалась так сильно.
В знойный Иерусалим он приезжал лишь для отправления государственных надобностей и разрешения некоторых судебных дел, подсудных империи.
Прокуратор встретил посланца Каиафы хмуро и настороженно. Он не терпел первосвященника, как ненавидел, впрочем, и весь его народ. И здешнюю погоду, то принуждавшую бежать от иссушающего зноя к тенистому журчанию дворцовых фонтанов, то пыхавшею внезапной морской сыростью и промозглостью, заставляя страдать от ноющей боли в поврежденном в бою позвоночнике.
Но, развернув скрепленный печатью папирус и вчитавшись в сухие строки послания главы синедриона, он не смог скрыть радостного возбуждения. Каиафа не стал бы обращаться к нему без серьезного повода. В Иудее назревал серьезный мятеж. И местная власть официально обращалась за помощью римского прокуратора....
Понтий Пилат не раз пытался вызвать серьезные потрясения в подначаленной ему провинции. С этой целью его солдатами осквернялись местные храмы, оскорблялись чувства верующих иудеев, а вспыхивавшие в ответ на это волнения, он подавлял с бессмысленной жестокостью и беспощадностью, рассчитывая вызвать повсеместное вооруженное восстание.
В 21 году его войска впервые вошли в Иерусалим с императорскими знаками, на которых рядом с орлом, государственным символом Рима, красовалось изображение императора Тиберия. Он хотел показать верность сославшему его принцепсу.
Однако иудейская религия запрещала изображение человека в живописи и скульптуре, и евреями это было воспринято, как намерение осквернить святой храм, куда вошел прокуратор.
Каиафа и Анна - первосвященники Иудеи призвали жителей Иерусалима проявить неповиновение в пассивной форме. Они построились в огромную колонну и отправились в Кесарию расположенную почти в ста стадиях от столицы. Организованные толпы фанатиков окружили дворец римского наместника и криками призывали убрать из священного города императорские реликвии.
Пилат лишь смеялся над этим. Его когорты в течение получаса могли разогнать и уничтожить безоружных людей. Пять дней длилась осада его дворца. Наконец, не выдержав, он приказал всем собраться на ипподроме, где он выслушает их претензии. Тогда же произошла его первая стычка с Каиафой.
- Игемон, - обратился к нему первосвященник, намеренно опуская слова "достойный" или "великий", как обычно обращались к римскому наместнику, - еще кесарь Август даровал нам свободу вероисповедания и издал эдикт об уважении нашей веры. Зачем ты нарушаешь установления главы Рима?
- Именно, император изображен на штандарте, разве его власть не простирается на вашу жалкую провинцию, - пренебрежительно ответил прокуратор, окруженный солдатами.
- Император властен над нами, но не властен над нашей верой, - не уступал Каиафа, - мы требуем убрать святотаство, наши храмы для нас - но не для римлян.
- Отправьте ваши требования вашим богам, может они сумеют их выполнить, - Понтий Пилат был насмешлив и язвителен. Солдаты засмеялись.
- Мы не уйдем из Кесарии, пока ты не прикажешь выполнить их, мы лучше умрем, - глава синедриона воздел руки к небу. Двадцатитысячная толпа ответила возбужденным гулом и опустилась на колени.
- Я, как раз собирался заложить новое кладбище в городе, - прокуратор дал знак стоявшему подле него трубачу.
Со звуками трубы на ипподром ворвались несколько сотен легионеров с обнаженными мечами. Казалось, устрашенные иудеи кинутся бежать от свирепых солдат, а некоторые из них будут изрублены для устрашения толпы.
Но здесь случилось небывалое - по знаку Каиафы они все, как один, распростерлись на земле, обнажив свои спины и шеи, показывая, тем самым, что готовы погибнуть, но не уйти.
Прокуратор был потрясен этой стойкостью. Он не мог истребить два десятка тысяч подданных империи - реакция жаждущего его гибели Тиберия была предсказуема. Пойдя на уступки, он пообещал убрать штандарты с изображением императора, но отныне коварный Каиафа стал его заклятым врагом.
Второй раз Каиафа показал зубы, когда римский наместник решил построить акведук, длиной в пятнадцать стадий, для снабжения жителей Иерусалима водой из источника Эль-Аррув. Справедливо полагая, что расходы должны нести сами иудеи, и не имея возможности провести разовый налоговый сбор, так как это было прерогативой императора, он конфисковал силой средства, принадлежащие храму.
И вновь Каиафа спровоцировал бунт. Но здесь Пилат был начеку. Заранее переодетые горожанами, его вооруженные легионеры безжалостно расправились с мятежниками, многие из которых были убиты и изувечены. Он дал задание своему начальнику тайной службы Корбению с верными людьми найти и в суматохе заколоть Каиафу, но тот избежал расправы, скрывшись, на время, из города.
Дотошный посторонний наблюдатель наверняка отметил бы, что прокуратор делал все, для того чтобы в провинции вспыхнуло широкомасштабное восстание, огонь которого охватил бы всю ее территорию.
Эта, казавшаяся чужому глазу неразумной, политика проводилась им с единственной целью - получить повод к прибытию в Иудею полнокровных римских легионов для подавления вооруженного сопротивления восставших.
О, он знал, что делать с этими легионами, отданными ему в полное подчинение. Он не проявит больше малодушия и не растеряется, как тогда - в Риме, когда его победоносные войска были отданы другому полководцу и маршем ушли в Испанию. А, он остался беззащитным и наедине против многочисленных преторианцев императора Тиберия и войск римского гарнизона.
Результат - эта позорная ссылка, где он опытнейший и прославленный полководец командует семьюстами всадниками и двумя тысячами пехотинцев, не имеющими хорошего боевого опыта и разбросанными по четырем гарнизонам.
Глава одиннадцатая.
1.8. Шесть дней до Пасхи. Горечь Гефсиманского сада.
С утра над Иерусалимом повис душный плотный, казалось осязаемый всеми органами чувств, зной. Порой очертания башен, дворцов и храмов причудливо колебались в густом мареве неподвижного жаркого воздуха. Усугубляло это впечатление завеса пыли, поднятая входящими в город торговыми караванами. Мельчайшие песчаные частицы покрыли листву деревьев и траву непроницаемым тусклым покрывалом, уничтожая радостные зеленые оттенки городского ландшафта.
Распускались и тянулись навстречу солнечным объятьям лишь светло-серые неказистые цветки шелюги, называемой в странах, расположенных к северо-востоку, вербой - наступало первое весеннее цветение деревьев.
Город напряженно затих. Нет, не от обычной в это время жары.
Не было слышно привычного многоголосого шума громадного рынка, который был заполнен едва ли на четверть. Нет, не оттого, что лавочники распродали все свои товары.
Мало людей сидело за столами многочисленных трактиров и других подобных заведений. Нет, не потому, что город избавился, наконец, от своих пьяниц, игроков и обжор.
Город ждал. Он ждал обещанного пришествия Спасителя, чудес, исцеления болезней, наступления всеобщего равенства и счастья.
- Хлеба, вина и зрелищ, - говорили граждане Рима и вольноотпущенники.
- Вольноотпущенничества, - жаждали немногие, бывшие в Иудее, рабы.
- Позабавиться, - хотел люд, охочий до игрищ, арен и театров.
- Перемен, - желали мелкие торговцы и ремесленники, недовольные засильем саддукеев, фарисеев и книжников не только в религии, но и во всех государственных органах Иудеи. Им приходилось платить налоги и могучему Риму, и царю, и Синедриону - фактическому властителю Иудеи.