Зелье действовало на него, можно сказать, положительно — он краснел, добрел и пускался в длительные объяснения роли пролетариата в современном мире, в конце концов приходя к одному — американскому империализму остались считанные дни. Только в такие моменты она могла ожидать от него хоть какую-то похвалу. Неуклюжую, с обязательной подковыркой, дабы принизить ее заслугу, но все же. Уж лучше такую, чем… Он мог внезапно вспомнить, что среди недели она получила пятерку (хотя и не твердую, замечал он), однако тем не менее, это была пятерка, и что особенно важно — по истории, которую он считал самым важным предметом в школе.
— Помни, Лиза, — говорил он громко, чуть ли не крича, — история учит, что всюду, где слабые и невежественные люди обладали чем-либо, что хотели иметь люди сильные и образованные, первые всегда уступали это по доброй воле. Поэтому ты должна быть сильной. И умной. Чтобы тебе уступали по доброй воле! Иначе… — он наливал из бутылки в рюмку очередную порцию и махом выпивал, не закусывая. — … иначе будешь всегда в проигрыше. Это не я сказал, ты не думай. Это Марк Твен. И я с ним полностью согласен!
Оглядываясь на приоткрытую дверь кухни, она сцедила капельку из рюмки себе на язык. Однако почти ничего, кроме щипнувшей легкой горечи, Лиза не ощутила. Она разочарованно посмотрела на пустую бутылку в мусорном ведре и решила, что отец либо притворяется, либо этой жидкости нужно выпить очень много.
Теперь же, сидя за столом в окружении незнакомых парней, она делала вид, что прикасается к рюмке губами. Знакомая горечь щипала язык, а запах вызывал рвотные позывы. Тем не менее, видимо, что-то в рот все же попало и спустя минут двадцать, во время которых парни усиленно допытывались у Червякова о подробностях добычи, она захмелела. Не сильно, самую малость, может быть, даже просто надышалась, но вдруг почувствовала себя свободнее. Будто бы оковы страха спали и когда ей, наконец, удалось вдохнуть полной грудью, тревога отступила, а по телу разлилось приятное блаженное спокойствие.
Нет, она по-прежнему побаивалась этих странноватых парней, одетых нарочито в простецкую одежду, их речь была странной, так не ругались даже хулиганы в школе, а Червяков отвечал им дерзко и с явной долей превосходства.
Наконец, она не выдержала и, повернувшись к однокласснику, шепнула ему:
— Костя, мне нужно…
Он глянул на нее осоловевшими глазами, словно не сразу понял, о чем речь. Потом одна рука потянулась, чтобы обнять ее за плечи, но Лиза стряхнула ее и сказала ему прямо на ухо:
— Мне нужно в туалет.
— А-а! — вырвалось у Червякова. — Щас… это мы… — он оглянулся. За столом осталось трое, парень, которому он порезал кадык, уполз чуть ранее под печь — оттуда раздавался его громкий храп. — Ща… Пойдем.
Он взял ее за руку. На этот раз Лиза не сопротивлялась.
— Куда? — покосился Бугор подозрительно, но без первоначальной агрессии. Он уже был изрядно пьян, впрочем, как и все они, кроме Лизы.
— В клозет. Надеюсь, ты не против? — заплетающимся языком сказал Червяков.
— Э… там… — промычал Бугор вдогонку, но Червяков уже вышел из-за стола и тянул Лизу к двери.
Он отодвинул щеколду, провернул ключ в замочной скважине и дверь отворилась. Снаружи пахнул свежий холодный воздух. Несмотря на то, что в доме было прохладно, Лиза жадно втянула его ноздрями. Вдали громыхало.
— Удобства на улице… это… тебе не как там…
— Где — как там? — автоматически спросила Лиза, оглядываясь. Домики чуть поодаль выглядели абсолютно мертвыми, брошенными. Заколоченные окна, в которых не видеть ни огонька, ни тени. Ничего.
— Там, откуда мы пришли. Из будущего.
Лиза слушала его бредни, не вникая в смысл и так же автоматически отвечала. Ее мысли были далеко. А еще она очень сильно хотела в туалет.
— А мы сейчас где тогда?
— Мы в прошлом, в таком, что никто из нас еще не родился и наши родители тоже, наверное, не родились. А может… — в его глазах мелькнул безумный огонек, который она периодически ловила в школе, когда сталкивалась с ним, — … а может никогда и не родятся! — он вдруг засмеялся дерганым лающим смехом, будто гиена в африканской саванне в передаче Сенкевича и Лиза вздрогнула. — Если я… так захочу! Стоит мне захотеть, и они никогда не родятся!