На столе самовар и чайная посуда.
— Петр Алексеевич! — кинулась к вошедшему Дарья. — Милый ты мой!.. Хороший ты мой!.. Николая-то моего арестовали… Что я буду делать? Что я, несчастная, буду делать?
— Опять сначала! — сердито проговорил Джабадари. — Ведь мы с тобой уже договорились. Деньги я тебе дал. Купи хлеба, колбасы, папирос и отправляйся в жандармское управление. Отнеси Николаю передачу, попроси с ним свидания. Понятно?
— Милый ты мой!.. Хороший ты мой!.. Не пустят меня в это самое правление.
— Что ты, Дарья, — насмешливо сказал Пафнутий Николаев. — Такую красавицу и вдруг не пустят?
— А ты пореви, — вмешался Семен Агапов. — Слезы у тебя, как вижу, дешевые.
Дарья метнула злой взгляд в сторону Николаева и Агапова, но тут же ее жирное лицо расплылось в угодливую улыбку:
— Милые вы мои!.. Хорошие вы мои!..
К Дарье подошла Бетя Каминская.
— Дарьюшка, сделай так, как Михаил тебе советует. И чего ты убиваешься? Подержат Николая несколько дней и отпустят.
— За вас он пострадал… За вас… Милые вы мои!.. Хорошие вы мои!..
— Перестань реветь! — строго проговорил Петр Алексеевич. — Николай там без хлеба сидит, а ты тут ручьем разлилась. Нужен он там, твой Николай!
Подействовала ли строгость Алексеева или что-то иное, но Дарья как-то сразу подобралась, вытерла лицо краешком платка, низко поклонилась:
— Пойду, милые вы мои… Пойду, хорошие вы мои…
Когда Дарья ушла, Алексеев спросил:
— Откуда она этот адрес знает?
— Была тут один раз с Николаем.
— Скверно! Надо немедленно переменить квартиру.
— Неужели… — начала Бардина.
— Да! — оборвал ее Алексеев. — От нее можно ожидать любую пакость. А нам, товарищи, необходимо во что бы то ни стало центр сохранить.
— Друзья, — мягко сказал Чикоидзе, — мне кажется, что нам не следует так поспешно уходить отсюда. У нас имеются обязательства по отношению к рабочим. Они будут ходить сюда встревоженные. Нам надо их ободрить, успокоить, а не скрываться от них. Мне кажется, что своим бегством мы возбудим в них недоверие, и вся наша полугодовая деятельность пойдет насмарку.
— Но для этого нет нужды всем оставаться, — настаивал Петр Алексеевич.
Бардина закуталась в шаль, словно ей внезапно стало холодно.
— Прав Петр Алексеевич, прав и Чикоидзе. Нам надо съехать с этой квартиры, и чем скорее, тем лучше. А я тут останусь для связи.
— И я с тобой!
— Нет, Бетя, я одна останусь. А ты вместе с Джабадари будешь искать новую квартиру. Грязнова и Жукова надо сегодня же отправить в Питер. Лидию Фигнер и Варвару Александрову — в Иваново-Вознесенск. А вы, Петр Алексеевич, как? В Питер или в Иваново-Вознесенск?
— В Питер мне еще рано. Поеду в Иваново. Как у нас с литературой? — обратился он к Джабадари.
— Все будет в порядке. Понятно? Собирай, Петруха, свою группу!
Джабадари нашел квартиру — правда, не такую удобную и не такую просторную, как в доме Корсак, но для конспиративных целей вполне подходящую: также в одиноком флигеле, расположенном в глубине сада.
Третьего апреля было людно и весело в доме Корсак. Обстановку и пакеты с литературой уже отправили на новую квартиру. Восемь человек — Бардина, Каминская, Алексеев, Чикоидзе, Пафнутий Николаев, Семен Агапов, Лукашевич и Георгиевский — занимались укладкой посуды, упаковкой мягкой рухляди и, работая, потешались над тем, что работы на грош, а трудится «целый гвардейский полк». Джабадари, недовольный задержкой, поторапливал и всем мешал.
Когда узлы были уложены и комнаты уже приняли неуютный, нежилой вид, явилась Дарья.
— Милые вы мои!.. Хорошие вы мои!..
— Была, Дарьюшка, в управлении? — спросила Каминская.
— Была, милая, была, хорошая, но меня к Николаю не допустили.
— А ты как думала? — опять съязвил Пафнутий Николаев. — Думала, тебя под ручку возьмут и скажут: «Пожалуйте, сударыня, ваш супруг уже дожидается вас»?
— Не думала я, милый мой, не думала, хороший мой. А вы уезжаете? Милые вы мои, хорошие вы мои, на кого вы меня, несчастную, оставляете?
Джабадари достал из кармана бумажник.
— Получай, Дарья, не огорчайся. Я знаю, где ты живешь. Понятно? Дам тебе знать, когда понадобишься.
Дарья скомкала в руке десятирублевку.
— Спасибо, милый, спасибо, хороший! Дай бог всем вам счастья! — Она подошла к Бардиной, склонилась и неожиданно поцеловала ей руку.
— Что ты?! — рассердилась Софья Илларионовна.
— Прости меня, темную, прости меня, глупую. От всего сердца я, милая, от всей души я, хорошая.
Распрощалась и медленным шагом ушла.
— Давайте чай пить на прощанье, — предложила Бардина, чтобы покончить с тягостным молчанием: все как-то разом почувствовали, что уже случилось что-то очень неприятное или неминуемо должно случиться.
Было уже темно: кое-где горели уличные фонари. Дарья не шла по улице, а бежала: боялась опоздать. В жандармское управление она ввалилась, как куль; большая, рыхлая, она плюхнулась на скамью.
— Где тут начальник? — еле выговорила она.
— Зачем он тебе?
— Скорее. Они сбегут!
— Кто?
— Самые главные. Те, что народ смущают. Они самые главные смутьяны. Студенты и ученые девицы. Скорее! Они сбегут!
Ее повели к генералу Воейкову.
— Мацкевича ко мне! — взревел генерал Воейков.
Жандарм, стоявший у двери, бросился вон.
На пролетках, в экипажах и тюремных каретах приехало человек двадцать. Не доезжая дома Корсак, они соскочили на землю и, опережая генерала Воейкова, бросились во двор. Человек десять выстроилось цепочкой вдоль низенького забора, остальные последовали за Воейковым. Грузный, тяжелый, он подобрал полы шинели, словно ему предстояло перейти через речку, и вприпрыжку, по-мальчишески пустился к крыльцу. На верхней ступеньке Воейков задержался на мгновение, отдышался и, рванувшись вперед, распахнул дверь.
За столом пили чай. Бардина держала чашку на весу. Петр Алексеев, видимо, рассказывал что-то смешное: широкая улыбка освещала его лицо. Чикоидзе смотрел на него смеющимися глазами. Семен Агапов сидел с раскрытым ртом. Каминская застенчиво улыбалась…
— Арестовать всех! — крикнул Воейков.
Жандармы, гремя сапогами, окружили стол.
— Обыскать!
У Петра Алексеева в кармане подложный паспорт, у Чикоидзе — важные конспиративные документы.
— А ордер на обыск имеется? — спокойно спросил Петр Алексеевич.
— Поручик Шишковский, покажите им ордер.
Алексеев взял ордер из рук офицера, прочитал его про себя.
— Тут нет подписи прокурора, — сказал он тем же спокойным голосом. — А без прокурора не разрешено обыска делать.
— Прокурора нет и не будет! — рассвирепел Воейков.
— Обыска без прокурора не имеете права делать, — твердо заявил Алексеев.
— Хорошо! — пролаял Воейков. — Будет вам прокурор! Штабс-капитан Мацкевич, не давать им шагу ступить! На местах пусть сидят! Я поеду за прокурором!
Воейков ушел. Штабс-капитан Мацкевич отослал жандармов на кухню.
— Может, чаю выпьете с нами? — предложила Мацкевичу Бардина.
— Благодарствую.
— Вы простите нас, господа, не можем предложить вам стульев. Мы не ждали гостей, — продолжала Бардина.
— Ничего, посидим и на подоконниках.
Петр Алексеев протянул свой стакан Каминской.
— Налейте, пожалуйста, горяченького и ему, — показал он взглядом на Чикоидзе.
— Я не хочу.
— Зря отказываетесь, — как-то загадочно промолвил Петр Алексеевич. — Твердая закуска от горячего легче проходит.
Чикоидзе не понял, на что намекает Алексеев.
Петр Алексеевич сунул руку за пазуху, спустя мгновение вытащил ее обратно и поднес ко рту. Сделал глотательное движение и запил чаем. Опять руку за пазуху и опять что-то в рот. Чикоидзе понял!
— Пожалуйста, и мне горяченького, — попросил он.
Петр Алексеевич проглотил свой паспорт, даже твердую обложку: Чикоидзе — все свои документы. И когда с этим было покончено, завязался общий разговор, правда, тихий, полушепотом, о том, как себя держать на допросах, какие показания давать по поводу дома Корсак. Говорили спокойно, хотя всех угнетало сознание, что сами виноваты во всем: нужно было вчера переехать на новую квартиру, не надо было затевать чаепития.